Община Святого Георгия

Утром к парадной аллее клиники подъехала дорогая бричка, очевидно собственность вышедшей дамы, одетой с той безупречной простотой, что предполагает средства более чем достаточные. Дама быстро пошла по аллее, а кучер, чуть тронув лошадку, подал в сторону, ожидать возвращения хозяйки. Очевидно, что университетская клиника не была тем местом, где подобным дамам оказывается помощь. Но она, взволнованная, почти бежала, хотя и с достоинством. Лет она была около сорока, причём довольно трудно было установить, с какой стороны. В ней чувствовались сила, и опыт, и цельность много повидавшего человека, способного не растерять себя в любых обстоятельствах.

Войдя в клинику, дама несколько умерила прыть. Она отдавала себе отчёт в том, что среди нуждающихся – не только в медицинской помощи – она выглядит неуместно. Подойдя к сестре милосердия, осматривающей распухший палец у малолетнего подмастерья сапожника, ничуть не скривив нос, напротив, улыбнувшись парню просто и открыто, тихо сказала:

– Мне необходимо видеть господина Белозерского.

– Он занят.

– Скоро ли освободится?

– Он в операционной, ассистирует профессору. Но у нас есть другие доктора, и тоже очень хорошие.

– Благодарю, но я обожду.

Дама помедлила несколько мгновений, наблюдая за молоденькой неопытной сестрой милосердия.

– Это гнойный панариций. Надо вскрыть. Отведите мальчика к доктору.

Сестра милосердия пожала плечами, но тем не менее послушалась. Хотя, признаться, она собиралась назначить мальчишке примочки и отпустить восвояси. Но дама говорила с такой уверенностью, к тому же совсем не обидно, что сестра решила подстраховаться. Хотя сегодня на амбулаторном приёме сидел ординатор Концевич, который не любил, чтобы его беспокоили по пустякам, но гнойный панариций – это не пустяк, к тому же повод поставить на место этого напыщенного господина, считающего сестёр неспособными трёх слов связать! Пусть знает, что и сестра осведомлена о том, что такое панариций. К тому же она знала! Просто забыла. Бывает.

Дама несколько нервически курсировала по аллее от входа до ворот и обратно, когда из клиники вышел Белозерский. Увидав её, радостно побежал, как мальчишка, узревший любимую тётушку.

– Лариса Алексеевна! Сказали: меня ищет обворожительная женщина! И – так и есть!

– Саша, не до шуток!

Они обнялись наскоро, Белозерский заметил, что Лариса Алексеевна крайне встревожена.

– Саша, ты мне очень нужен в заведении.

– Присылай ко мне, по обыкновению…

– Срочно! Немедленно! Надеюсь, ещё не поздно! Стала бы я… компрометировать!

Белозерский рассмеялся совершенно искренне.

– Вот уж где-где, но здесь ты меня точно никак не скомпрометируешь. Здесь нет клиентов твоего оазиса. Пациентам, да и врачам нашей клиники, твой оазис не карману! – он резко оборвался и продолжил другим тоном. – Не говоря уже о том, что ты нигде и никогда не можешь меня скомпрометировать…

– Саша, перестань нести чушь, мне не до любезностей, поехали! Ситуация внештатная. Девочка из моих бывших. Приволоклась ко мне. Ну, к кому же ещё, дьявол! Избитая. На сносях. Кровища из причинного места.

– Лар, в больницу надо! – Белозерский понизил голос, но сказал настойчиво, требовательно.

– Тут она если и не помрёт, так за ней околоточный явится. Она любовника ночью зарезала. Пошевеливайся!

Через полчаса Белозерский сидел на краю диванчика в гостиной Ларисы Алексеевны, владелицы публичного дома для богатых господ. Квартира Ларисы Алексеевны находилась тут же – на третьем этаже заведения, в дальнем крыле, и кардинально отличалась убранством от прочих интерьеров трёхэтажного особнячка. Не зная, чем она занимается, не находись эта квартира здесь, Ларису Алексеевну запросто можно было бы принять за вдову мелкого лесопромышленника, нераздельно унаследовавшую небольшой капиталец да маленькое дело на полном ходу, коим сама и управляла.

На строгом диванчике распростёрлась девка, опустившаяся на самое дно, грязная, избитая, со свежими гематомами и кровоподтёками, а равно и с фингалами, демонстрирующими все стадии превращения оксигемоглобина в гемоглобин, затем последовательно в метгемоглобин, вердохромоген, биливердин и билирубин. Что говорило о том, что били её часто и регулярно, тут не надо было ходить за заключением к Бернгарду Августовичу Кёрберу, основателю русского института судебной медицины, и к его брату Эрнсту Фридриху Эдуарду Кёрберу, изучавшему гемоглобин для нужд именно судебной медицины. До Эрнста было уже и не добраться – он давно погиб на Кавказе, ещё в 1869 году, получил врачебное назначение в военное ведомство. Докторскую по гемоглобину, впрочем, успел написать. И Бернгард Августович, и поныне здравствующий, устал напоминать, что работы о гемоглобине не его, но брата. В общем, лишь бы на благо науке. Каждый раз, когда Саша Белозерский горячо жалел, что не попал на Русско-японскую войну, Василий Андреевич вытаскивал из своей набитой всяким хламом памяти факт о выдающемся русском враче Эрнсте Фридрихе Кёрбере, который погиб настолько рано, что даже его работа приписывается другому русскому врачу, Бернгарду Кёрберу.