Община Святого Георгия

Если бы кто-то наблюдал эту сцену со стороны, кто-то совершенный ханжа, пустой человечишко, считающий себя нравственным лишь на том основании, что жизнь его не представляет ничего занимательного – он бы и то не посчитал сие за фарс. Ибо голос княгини, жест её, мимика её были искренними, проникновенными, как бывает не у всякого проповедника, пастыря. Если таковые вообще случаются искренними. В лучшем случае они бывают всего лишь проникновенными. В случае обыкновенном они походят на свою паству.

– Зафиксировали и замерли!

Опытная рука Данзайр, вооружённая хирургическим акушерским инструментом, вошла в матку Стеши, чтобы облегчить мучения матери. Нерождённый младенец уже был на небесах. Лара умела разводить кокаин в пропорции милосердия, коли того требовали неизбежные обстоятельства. Лариса Алексеевна много грешила и не просила прощения у Господа, в которого веровала. Из всех присутствующих, как это ни смешно, в Господа веровала она одна безо всяких но и если. По-настоящему. Как должно. А посему не верила в индульгенции. Она не считала происходящее грехом по целому ряду причин, включая медицинские: в любой больнице врач сделал бы то же самое. С той разницей, что Стеша немедленно бы оказалась в тюрьме за убийство. Слишком много свидетелей, к ней уже заходил следователь, и её словам «не знаю, давно не видела!» – поверил безоговорочно, у него выбора нет. У Стеши, может, ещё есть. Лариса Алексеевна должна была точно знать, что плод мёртв. Потому что никто из акушеров не может ответить на вопрос, будет ему больно или нет. Не потому что врёт. А потому что не знает, врёт или нет.

Спустя сорок минут Стеша лежала на диванчике, сон её был глубок, дыхание ровно, сердцебиение стабильно. Вера Игнатьевна сидела в кресле, положив ноги на журнальный столик. Она курила, стряхивая пепел в стоящую на подлокотнике массивную хрустальную пепельницу. Лицо её… Довольно сложно описать человека не столь уставшего, сколь начинающего смиряться с тем, что выхода из бессмысленности не существует, существует лишь её круговорот. Вера Игнатьевна была энциклопедически образованной женщиной и была достаточно знакома со вторым началом термодинамики. Согласно Клаузиусу, теплота не может самопроизвольно переходить от более холодного тела к более горячему. Формулировка Томсона звучала иначе, но суть была эквивалентна: невозможно преобразовать в работу всё тепло, взятое от тела, не производя никаких других изменений состояния системы. Собственно, многоумные мужи всего лишь пытались познать алгеброй давно известную гармоничную восточную концепцию Хаоса, Теоса и Космоса, трёх причин и составляющих компонентов Бытия, и что бы мы ни делали, всё будет так же, как если бы мы не делали ничего.

– Чушь! – хмыкнула Вера.

– Что чушь? – с готовностью вскинулась Лара, чувствуя себя виноватой перед подругой.

– Всё – чушь. Налей мне водки, будь любезна!

Лариса Алексеевна бросилась исполнять. Белозерский складывал в саквояж инструменты, тщательно им очищенные и обработанные должным образом. Он молчал, что было необычно для него. Втихомолку подглядывал за Верой, несколько минут кряду курившей, будто созерцая пустоту. Вот! Именно. Не «глядя в никуда», а не более и не менее как «созерцая пустоту». Он смог сформулировать для себя выражение её лица, и ему стало страшно. И точно как Ася, больше влюбившаяся в него из-за того, что он глубже её представлений о нём, так и он, в свою очередь, сильнее увлёкся Верой, хотя казалось, больше некуда, она и так целый мир.

Ахнув севастопольскую стопку до дна, Вера тряхнула головой и скорее проформы ради произнесла:

– В клинике вовремя кесарское сделать – был бы ребёнок живой. Может, и здоровый. Они, – кивнула она на Стешу, – крепкие. Плацентарный барьер защищает почти от всего.

– И куда его? – с болью спросила Лариса Алексеевна.

Белозерского вдруг осенило.

– Вы знакомы?! – он закрыл саквояж и посмотрел на Веру, на Ларису, как первый раз увидел.

Женщины переглянулись и расхохотались. До слёз. Напряжение выходит и так. И так гораздо лучше, чем через надрывные бессмысленные стенания.

– Какой ты наблюдательный! – язвительно заметила Вера Игнатьевна. Она выразительно посмотрела на его саквояж и сказала серьёзно: – Инструменты в пароэлектрическом шкафу обработай. Или формалиновым газом. Эта девка – энциклопедия венерических болезней.

Помимо воли Белозерский бросил взгляд на свои руки. Вера Игнатьевна усмехнулась.

– Ни порезов, ни ссадин у тебя, барин! Сразу видно благородного человека, ни разу в жизни картошки не чистившего.

– Чистил я картошку! – совсем по-мальчишески выкрикнул он. – Мне Василий Андреевич не разрешал, а я тайком к кухарке бегал и чистил, чистил! Я тайно чистил картошку!

Лариса Алексеевна прыснула.

– Если ты недавно тайно чистил картошку, то ещё раз руки водкой обработай. А нет, так давайте лучше внутрь примем. Как положено, на троих. Раз уж мы соучастники, то собутыльниками сам бог велел сделаться!

Лара подала серебряный поднос с тремя полными хрустальными севастопольскими стопками мальцовского завода.

– Страху я натерпелась!