Община Святого Георгия

– У Ларисы Алексеевны действительно приличное заведение, она очень хорошо девочек содержит. Я не готов… не готов… был! Был не готов вступать в романические отношения. Организм же…

Он заметил в глазах княгини брезгливость. Она выпустила его подбородок – и это был жест презрения. По нему градом катился пот, господи, какая-то вегетативная буря, что ж такое-то, взрослый мужик! Лара подошла к нему и похлопала по плечу, как маленького. Тоном ласковой тётушки произнесла:

– Ну-ну, Саша! Ну-ну!

После чего обратилась к Вере, и сарказм если и был, то неуловим для Белозерского в его обстоятельствах. Казалось, он был ближе к шоку, нежели Стеша. Вот и разберись, какие страдания тяжелее, нравственные или физические, когда ты идиот.

– Господин Белозерский весьма щедрый и порядочный молодой человек, Вера Игнатьевна. Он никогда не поднимал руку на щедро оплачиваемые им тела.

– Организм же требует не руки! – подхватила Вера. – Ладно, хватит! – сказала она резко. – Он и так раздавлен, унижен.

А самое главное: он внезапно – надо же, внезапно! – понял очевидное: он и есть часть того, что порождает… и тому подобное, всего этого бреда из бездельных книжонок и газетёнок, что он тут нёс.

Белозерского спасла очнувшаяся Стеша.

– Пить…

Лариса Алексеевна бросилась к графину с водой. Вера подошла к девке, проверила высоту стояния дна матки. Попросила со всей профессиональной корректностью, суть холодностью:

– Ноги раздвинь, пелёнку посмотреть.

Дамы позабыли о стоящем столбом Белозерском. А он в очередной раз позабыл, что врач. И к пациентке был вызван именно он, а не княгиня Данзайр. И коли согласился… Он рванул к диванчику, остановился. Снова рванул.

– Проверь пульс на асимметрию, – сжалилась Вера.

Ей не чужда была концепция сострадания. Барчук имеет такое же право на сочувствие, как и опустившаяся девка. Перед Хаосом, Теосом и Космосом – все равны. Именно так. В прямом смысле. Поскольку Хаосу, Теосу и Космосу – всё равно.

Саша бросился исполнять. Дело оказывает анестезирующее пособие при нравственных страданиях. Убедившись, что со Стешей всё в порядке, во всяком случае в том, что проходило по их лекарскому ведомству на текущий момент, и попрощавшись с любезной Ларисой Алексеевной, Вера Игнатьевна и Александр Николаевич покинули заведение.

Они шли по улице вместе, не сговариваясь. Возможно, им было по пути, а возможно, и нет, ни один не уточнял у другого, куда направляется, просто они шли рядом, и всё. Белозерский был раздавлен и против обыкновения не размахивал саквояжем, будто изрядная часть мальчишества была извлечена из него опытной рукой, как части мёртвого плода из опустившейся проститутки. Некоторое время шли молча. Княгиня созерцала мир. Мир в самом простом смысле этого слова. Мир, в котором орудийные выстрелы не становятся всё чаще, и поневоле начинаешь считать промежутки между ними, будто между родовыми схватками. Мир, в котором не каждая твоя мысль связана с войною, не каждое действие твоё с нею сообразуется.

– Я совершеннейший идиот!

Она не сразу поняла, о чём он.

– Ах, вы всё об этом! Оставьте, Саша! Люди, мы все – совершеннейшие идиоты. Просто вы ещё не научились маскироваться.

Он так был ободрён её «Сашей» и тем, что она не бежит от него с омерзением, что завёл с энтузиазмом:

– Не замечать наглядного! Быть звеном в цепи зла!

Вера Игнатьевна глянула на него насмешливо:

– О боже, хватит! Самоуничижение паче гордости.

– Но княгиня!..

Белозерский застыл, будто громом поражённый. Вера прошла несколько шагов, прежде чем заметила, что он отстал и стоит столбом, округлив глаза и глядя на неё так, будто ему три года, ему открылось что-то страшное и он сейчас заревёт.

– Что опять?!

– Я законченный глупец! Как я мнил, что могу быть врачом или… или вообще хоть кем-то, когда путаюсь в понятиях, не замечаю бросающегося в глаза! Ничего, ничего не замечаю! Вы – княгиня!

Вера подошла к нему, потрогала лоб. Обратилась так, как доктор обращается к малышам. Ласково и не отделяя себя, чтобы маленькому не было страшно в одиночестве самоидентификации:

– Да, Сашенька. Мы это знали. Мы читали это в газетах. Мы не скрывали титула.

– Княгиня! – возопил Белозерский так, что случайный прохожий с шага ринулся в галоп, минуя рысь.

– Да, детка, княгиня. И?

Он уставился на неё из бездны отчаяния. Она наконец сообразила, о чём он, и рассмеялась.

– Ах, вы об этом, мой юный друг!

– Княгиня! Везде – княгиня! Все обращаются к вам: княгиня. И я обращаюсь к вам: княгиня. Вы настолько имя собственное, вы настолько… что будто бы и нет никого… И я так полагал, бездумно говоря, а вы… То есть вы… Вы!..

– Говорите, раз озарило. Это не так страшно, как вам кажется. Ну что вы окаменели? Я не юна, но не Медуза Горгона в самом деле! – Вера откровенно забавлялась. – Я вам помогу, Саша. Да, я не княжна, я именно что княгиня, потому что я… – она взяла учительскую паузу, такую, где уже всё разжёвано, осталось дать верный ответ, чтобы вытянуть удовлетворительную оценку.

– Замужем! – выдохнул Белозерский и зажмурился. Просто чтобы перекрыть слёзные шлюзы.