Община Святого Георгия

– Вы не путайте, Владимир Сергеевич, свои романические чувства с… чем вы там их путаете! С иллюзией заботы! С миражом защиты!

Кравченко сдержанно поклонился и покинул кабинет, тихо притворив за собой дверь.

Профессор отшвырнул перо.

– Да что ж я всех обижаю, а?! Что я за человек?! Веру! Теперь и этого! Ну а будто мне жизнь мягко стелет! Трудно ей, ишь! Вот то-то овдовевшей родильнице Огурцовой легче! Своими страданиями по чужой муке каждый наслаждаться горазд. А городовой, вон, ей бельишко детское от части справил. Как же, от части! От себя и справил! Харчей девчонке занёс, передать велел. А слёзы лить много ума не надо!

Он поискал перо, обмакнул и продолжил писать.

По аллее клиники, тяжело дыша, шла исхудавшая юная девица, на вид лет пятнадцати, не более. Постояв у крыльца с растерянным видом, она в полнейшей нерешительности вошла в больницу.

Внутри ей немного полегчало. Не в смысле физического состояния, воздух здесь был спёртый. Но в очереди к кабинету доктора стоял самый простой люд, и стыд немного отпустил. Зато настиг приступ тяжёлого кашля, такого, что всё кругом стало расплываться, пока совсем не исчезло. За миг до наступления темноты она заметила, что к ней несётся ангел, разметав белые крылья. Она успела помыслить, что не врут значит, – и умерла счастливой.

Придя в сознание, она обнаружила, что рай сильно похож на кабинет заводского фельдшера. Ангел хлопотал над ней, пахло чем-то едким.

– Пришла в себя, Дмитрий Петрович! – обратился ангел к кому-то. – Я пойду, у меня дел тьма.

Ангел был женского пола, кто-то сухо ответил ему:

– Идите, Матрёна Ивановна.

Какое странное имя для ангела!

Девица окончательно пришла в себя и поняла, что, увы, не умерла, а лежит на кушетке в кабинете доктора. Строгий господин за столом и есть доктор.

– Как зовут? Сколько лет? – поинтересовался он.

– Татьяна Денисова, шестнадцать.

Доктор записал. Затем встал, подошёл к ней. Помог сесть.

– На что жалуетесь?

– Дышать нет мочи.

– Раздевайтесь! – равнодушно сказал доктор и отправился к рукомойнику.

Татьяна Денисова окаменела, и когда доктор, тщательно помыв руки, вернулся, она всё ещё не оголилась.

– Раздевайтесь, раздевайтесь же, голубушка! Я врач, меня совершенно не интересуют ваши женские прелести!

Татьяну Денисову бросило в краску. Будто восходя на эшафот, она принялась расстёгивать пуговки. Доктор терпеливо ждал, пытаясь скрыть раздражение.

– За дверью ваши коллеги по самым разнообразным несчастьям, и вы крадёте не моё, но их время! – веско произнёс он.

Алексей Фёдорович самолично сходил за Владимиром Сергеевичем, уговорив себя, что следует извиниться. К тому же он никак не мог победить чёртову казённую бумагу, у господина Кравченко с этим было куда лучше. Они вдвоём засели за соображения, и принести извинения за несдержанность профессор Хохлов запамятовал. Впрочем, никто на него никогда и не сердился. Всем был отменно известен его добрый нрав и проистекающая из него кажущаяся гнусность характера. Владимиру Сергеевичу доброта профессора была известна более прочих.

– Изволь видеть, друг мой! Это все наши наличествующие средства. И как ими распорядиться, будь любезен, посоветуй. Какую течь первой затыкать? У нас и по лечебной, и по хозяйственной части – полный швах!

Кравченко вдумчиво изучал бумаги, отключившись от внешнего раздражителя. Понятно, что сейчас профессор будет бороздить кабинет и гудеть.

– Что скажешь? Соображай! У тебя в распоряжении целый крейсер был!

– Не крейсер, а всего лишь медицина. И закончилось сие печально, как вам известно.

– Потому что глупцы и ворюги у рычагов! – горячо откликнулся профессор, дав юз на резком повороте. – Им лишь бы наверх! – он пришвартовался у портрета государя императора, кивнул ему как старому знакомцу, – лишь бы наверх гладкую бумагу отослать, всё зарыв. Чтобы не дошло!

– Вы свято верите в доброго царя-батюшку, Алексей Фёдорович? Опять наше вечное, русское: бояре – плохие, а царь – хороший? – спокойно спросил Владимир Сергеевич, не отвлекаясь от бумаг.

Хохлов чуть было из себя не вышел, но изо всех сил сдержался.

– Я, господин Кравченко, верю в не за всем успевающего царя-батюшку! Прадед его, Царствие ему небесное, хотел коррупцию в Российской империи победить. Все бумаги на себя брал, сельскую школу строят – и то смету просматривал. В четыре утра вставал, юридические дела обустроил, законы толковые впервые дал, подготовил крестьянскую реформу, чтобы уж сын Освободителем стал. И что?! Смог? Нет! Благодарны ему?! Кукиш! Всего и осталось, что Палкин. Благодарны сыну за крестьянскую реформу? Нет! Разве в куски разнесли в знак признательности да нижнее бельё на миру перетряхивать не остынут. Нынешний Азиатской программой озаботился, она необходима, иначе не империя мы будем, а так, территория между тевтонцами и японцами! И всех собак на него! А человек он, – Хохлов снова повернулся к портрету Николая Александровича и покивал по-свойски, – хороший. Я настаиваю, потому что честь имею!