Община Святого Георгия

– Здравствуйте, Татьяна Денисова! Я – профессор Хохлов, Алексей Фёдорович, мы с коллегами проведём консилиум, если позволите.

Таня никогда не имела дела с профессорами, она и значение этого барского слова не знала. Господское «если позволите» её чрезвычайно смутило, интуиция подсказывала, что её позволения не требуется. Фельдшер, отправляя работницу в бесплатную клинику, сказал, что её будут смотреть все, и студенты тоже, таковы реалии бесплатных клиник. Главное помнить, что ей помогут. Всё остальное – это дремучее, деревенское, а она – жительница городская, работает на фабрике, должна понимать! Но как Таня Денисова ни старалась, она не понимала, почему должна раздеваться при пятерых посторонних мужчинах и все они могут её осматривать, трогать и вертеть, будто она вырезка на прилавке.

– Докладывайте, Дмитрий Петрович! – обратился Хохлов к Концевичу, ободряюще улыбнувшись девчушке, смотрящей на него остекленевшими глазищами, сверкающими как крупные сапфиры на исхудавшем осунувшемся личике.

Ординатор Концевич обратился к студентам:

– Господа, перед нами типичный случай крупозной пневмонии. Начало было с потрясающим ознобом, как удалось выяснить из анамнеза. Кашель, одышка. Необходимо провести физикальное исследование. Татьяна, прошу вас раздеться!

Хохлов, состроив в сторону говорящую физиономию, сказал тоном куда более мягким, ласковым. Просительным, а не приказным.

– Татьяна… как вас по батюшке?

– Васильевна… – прошептала Денисова.

– Татьяна Васильевна, в человеческом теле, мужском или женском, нет ничего такого, что присваивают ему… – почуяв, что его понесло не туда и этой простой девчонке сейчас вовсе не нужна его лекция о прекрасной античности и подобное прочее, довершил добрым дядюшкой: – Один доктор – хорошо, а несколько мнений – или как у нас это называют: консилиум – вам в первую очередь на пользу. Через одежду слушать – мы будем слышать только шуршание рубахи, Таня. Вы смотрите на меня, а на остальных не обращайте внимание, будто вы – маленькая девочка, а я ваш дедушка, в этом нет ничего зазорного для людей.

Таня действительно стала смотреть только на доброго профессора, это помогло. Она несмело спустила застиранную больничную рубашку – это было не так стыдно, как расстёгивать пуговицы на собственном платье.

– До пояса достаточно! – равнодушно уточнил Концевич, и это немедленно сбило тонкий настрой, заданный профессором. Будто Таню уличили в том, что она собиралась обнажиться полностью. Она опустила голову низко-низко, побагровела и прикрыла руками обнажённую грудь. Студенты немедленно покраснели и попрятали глаза. Хохлов был страшно раздражён эдакими реакциями от элементарного, но у постели больных он старался не выходить из берегов. Тем более у постели этой несчастной девочки. Так что он терпел. Это была пациентка Концевича, ему и вести, он не вправе особо вмешиваться.

– Опустите руки! – потребовал Концевич. Это был нормальный рабочий момент, и слова были произнесены верным тоном, но у профессора дёрнулась голова. Тут ещё Анна Львовна пискнула:

– Я помогу Матрёне Ивановне!

Профессор мотнул головой в другую сторону – и это уже был произвольный жест. Если бы воспитание позволяло, он бы рявкнул: проваливай! Но воспитание не позволяло, да и Ася уже сбежала за ширму. Если сестре милосердия стыдно присутствовать, то можно себе представить, в каком аду пребывает фабричная девчонка. Хохлов стал злиться на Асю.

Денисова опустила руки. Концевич жестом пригласил Астахова выслушать лёгкие. У того, непривычного к обнажённым женским телам, зато в самом возрасте жажды оных, дрожали руки и хорошо, что накрахмаленный халат стоял колоколом, не являя миру гнусности неумения отделять сознание от похоти. Фонендоскоп его перемещался от нужной точки к нужной точке, а взгляд помимо воли был прикован к красивой юной груди.

– Выслушайте межреберья! – ординатор решил вмешаться и скорректировать действия студента, невыносимо долго уделяющего внимание банальным хрипам, которые он вряд ли и слышал. – Таня, приподнимите, пожалуйста, молочные железы.

После этого указания Концевича у девушки слёзы градом хлынули из глаз. Но она не всхлипнула, просто покорно выполнила указание. Астахов застыл столбом. Повисла неприятная пауза, и сгустился плотный туман той нездоровой чувственности, которая возникает там, где сверх меры фиксируются на том, что вовсе не стоит внимания. Хохлов не выдержал.

– Вы, господа, в музеях не бывали?! Картин и скульптур не видывали?! Вы же здесь все получили отменное академическое образование, чёрт вас дери! Довольно!

Он выдернул у Астахова фонендоскоп, хотя в кармане халата у него был свой. Этот жест выглядел так, будто командир отобрал у солдата оружие по факту того, что тот опозорил это самое оружие. И с правильной, единственно верной докторской повадкой, в которой нет и никогда не было места озабоченности студиозуса, обратился к пациентке:

– Татьяна, повернитесь-ка, детка, ко мне спиной и сложите руки на груди!