Община Святого Георгия

– Возможно. Не имею чести. Теперь ещё не имею погон, лишён воинской пенсии, не достоин соответствующей мне по образованию и опыту врачебной должности. В фельдшерах топчусь, и то благодаря вашей милости и смелости. А император, скорее всего, у меня нет оснований вам не верить, человек хороший!

Хохлов подскочил к Кравченко, закипая от гнева, и почти прокричал:

– Он-то тут при чём?! Вот это поразительно лояльное отношение интеллигентов, Владимир Сергеевич, к идее террора, проистекающее из мелочных персональных обид, и приведёт к большим бедам! Огромным!

Кравченко оторвался от бумаг и с горечью посмотрел на Хохлова.

– Алексей Фёдорович! Мне террор отвратителен! Террор – это война против всех. Как некогда кадровый офицер, я более прочих против войны. Что до больших бед… Куда уж больше!

Он вернулся к бумагам. Хохлова, по обыкновению, накрыло раскаяние. Он понимал, что перегнул и озвучил грызущее его вовсе не по адресу. Он открыл было рот, чтобы наконец извиниться за всё махом, но тут в кабинет вошёл Концевич после едва обозначенного формального стука. Профессор забыл, что хотел прощения просить у фельдшера, и едко уставился на ординатора.

– А мы у молодых поинтересуемся, у молодых! Которые выросли на вот этом всём, чёрт знает чём! – профессор изобразил изящными руками хирурга эдакую фигуру. – Впитали с шампанским холостых попоек, где у них устройство государства – объект посрамительной энергии! Вы, Дмитрий Петрович, как относитесь к идее террора? Он ведь так привлекателен для незрелых умов из-за его внешней, повторяю: внешней! – бескорыстности!

– Мне, Алексей Фёдорович, об этом думать некогда, – ответил Концевич с совершеннейшим спокойствием профессионала виста. – Обратилась работница прядильной фабрики, шестнадцати лет, тяжелейшая крупозная пневмония. Госпитализировать?

– Госпитализируй! Что ко мне за этим таскаться! Ясно же!

– Вы, профессор, лишили меня права принятия самостоятельных решений.

Хохлов уж и запамятовал.

– Ну, не в таких очевидных случаях.

– Случаи оговорены не были, – без малейшей тени каких бы то ни было эмоций высказался Концевич, и Кравченко помимо воли уткнулся в бумаги, скрывая улыбку. – Алексей Фёдорович, страховой кассы на том прядильном производстве нет. У больной денег – тоже.

– На то мы и бесплатная клиника! Госпитализируйте! И… я возвращаю вам право принятия решений в очевидных случаях. Или вы сейчас потребуете у меня алгоритм-с очевидности-с? – зашипел профессор.

Концевич поклонился и вышел таким же обыкновенным для него манером.

– Я вам предлагал выход, Алексей Фёдорович.

– Вы о чём?

– О финансовой ситуации клиники.

Профессор аж руками замахал на подчинённого.

– Ни в коем случае! Профессор Хохлов руки не протягивает!

– Это взаимовыгодное сотрудничество, а не христарадничество, Алексей Фёдорович.

– Нет, нет и нет! Вы тут смотрите дальше, решайте, выкручивайте. А я пойду, эти оболтусы без меня девчонку фабричную умучают. Опыта же у всех лекарского – кот наплакал, а человеческого и вовсе нет, чистенькие! Всё у них славные мысли в голове толпятся, а изо рта чушь вылетает! А уж до рук и вовсе дело не доходит!

Профессор вылетел за дверь и так ею хлопнул, что расходы на хозяйственные нужды клиники тут же немного увеличились.

Кравченко взял бумагу и карандаш. Профессор совершенно ничего не понимал в финансах. Как он до сих пор умудрился не попасть в казённый дом, когда его каждый мог нагреть в любых вопросах, начиная от клизмы и заканчивая ремонтом перекрытий?!

Денисова сидела на постели в огромной пустой палате. Не совсем пустой, за ширмой кто-то стонал и вроде хныкал, как хнычут младенцы. В палату вошла та самая женщина, которую Таня приняла за ангела перед тем, как хлопнуться в обморок, будто из дворянок каких была.

– Сейчас к тебе доктора с визитом, ты уж слушайся! Особенно профессора. Он добрейший человек. Тут все хорошие и никто тебе дурного ничего не желает и тем более не сделает. Так уж и ты, будь добра, подчиняйся.

Строгий ангел улетел за ширму. Таня прислушалась.

– В командировку твой почтарь укатил. В срочную командировку. Ты сейчас об этом не думай, тебе надо кормление налаживать. Ты нервничаешь – он грудь и выплёвывает.

Хныканье превратилось в младенческий скрипучий плач.

– Дай, покажу как! – возвестил ангел из-за ширмы. Через несколько мгновений плач стих, а грозный ангел перестал быть грозным и ворчливо умилился: – Романы они читают, ишь! А простого-то и не понимают! Вот так! Я побуду…

В палату вошёл красивый статный немолодой мужчина, по виду главный, с ним ещё четверо молодых мужчин – уже знакомый Тане холодный доктор и трое совсем юношей. Таня снова залилась краской. Она надеялась, что мучительно-постыдные раздевания и касания закончились. Ей невыносимо было быть наедине с мужчиной, а тут их было пятеро! Кровь бросилась к юному хорошенькому простому личику. С ними была ещё и молодая девушка в такой же форме, как у ангела Матрёны Ивановны.

Благообразный старик подошёл к кровати, на которой сидела Таня, боясь прилечь. Слишком чистое бельё, она на таком вовек не лёживала.