Обычное зло

Разумеется, Тариэлю и в голову не приходит, что на своей одежде, прекрасных, словно выточенных из мрамора руках, на сапогах и даже на спрятанных под накидкой крыльях он тащит из деревни в деревню чумную палочку. Все трое благословленных им разбойников дотянут в лучшем случае до утра, но это же не важно. Как и то, что в Эбенхассене пока нет никакой чумы, а дочка кузнеца просто простудилась.

Все это не важно.

Спасение душ оборачивается жуткими муками при жизни, но что за дело до того ангелу? Он ведь не врач. У него своя миссия, в которой он уверен.

Тили-тили-бом

– Папа, спой мне песенку… – Алиса ворочается под одеялом, укрывшись с головой. Видны только хитрющие глазенки в оставленной щели. Глаза и часть уха любимого медвежонка.

Мужчина садится на постель рядом, поправляет складки простыни рядом с собой.

– О чем, солнышко?

– Помнишь, про – он тебя поймает?

Алиса немного картавит, одеяло заглушает ее сонный голос. Получается «пгоонтепяпаймайе».

В комнате горит только ночник, в углах лежат густые тени, а дед Мороз на висящей картинке кажется нахмурившимся. Он явно недоволен чем-то своим, волшебным.

– Тили-тили-бом, закрой глаза скорее, кто-то ходит за окном и стучится в двери…

Голос у мужчины глуховатый, словно он напевает через повязку на лице. Музыкальности ему тоже не хватает, да он и не старается ее достичь.

Девочка начинает сопеть, но видно, что она по-прежнему смотрит на отца.

– Тили-тили-бом, кричит ночная птица. Он уже пробрался в дом к тем, кому не спится.

Мужчина затихает и немного молчит:

– Уже давно пора спать, доча. Мы и так без мамы заигрались, ночь на дворе.

– А когда уже приедет мама?

Алиса высовывает голову из-под одеяла. Тонкие светлые волосы рассыпаются на подушку. Она вытаскивает медвежонка и кладет рядом с лицом.

– Наверное, к выходным.

Мужчина слегка морщится, словно у него болит что-то. Или – потому, что этот вопрос ему неприятен. И ответ тоже. Сам он сейчас очень похож на деда Мороза со стены – так же нахмурен.

– Выходные – это в субботу? – Алиса говорит это совсем невнятно. Глаза сами собой закрываются, и уточнения она уже не слышит.

– Да, солнышко, в субботу.

Мужчина сидит еще немного рядом с дочерью, слушая невесомое дыхание. За окном тихо посвистывает ветер. Конец декабря, ничего удивительного: и ветер, и снежные змейки по угловатым сугробам, и холод. Скоро придет время праздника, но на душе у мужчины совсем не весело.

Он тихо встает, стараясь не скрипнуть кроватью, гасит ночник и выходит из комнаты. Дед Мороз без подсветки превращается в неровное пятно, а шторы наливаются желтым светом от фонаря снаружи. На полу причудливой горкой застыли игрушки.

В его спальне все по-прежнему: молчаливый телевизор с очередной долиной Серенгети. Стадо зебр в своем поиске пищи, лев крупным планом – в поиске зебр. Жизнь и смерть без звука и запаха.

Мужчина проверяет телефон. Ни звонков, ни сообщений. Тишина и жутковатая пустота две недели. Ему страшно, но он старается не показать это никому. Даже самому себе. Прежде всего – самому себе. Она не могла просто бросить их с Алисой. Его – еще может быть, вряд ли, но дочку?..

Мужчина достает из шкафчика поднос. На нем квадратная темная бутылка и стакан. По стакану бегут сполохи, отражение зебр на экране. На кухне часы начинают мерно отбивать удары. Много. Полночь, что ли? Тринадцать дней Наташиного отсутствия. Теперь уже – четырнадцать.

Телевизор мигает и в углу экрана появляется квадрат видеозвонка. На крыльце перед его дверью стоит кто-то, закутанный в плащ с капюшоном. В руке длинная палка. Или что это?

– Да? – спрашивает мужчина, нажав кнопку на пульте телевизора.

– Данила Борисович? Это я, Саша, – фигура откидывает капюшон и поднимает лицо к глазку камеры над входной дверью. – Откройте, пожалуйста!

Соседка. Через два дома. Вроде, подружка жены, иногда заходила, если он не ошибается. Что ей сейчас-то?

– Да, Александра, – мужчина с досадой отставляет поднос в сторону. – Минуту.

Он идет по длинному коридору к входной двери. Верхний. Нижний. Засов.

Саша вся в снегу – плащ, отброшенный капюшон, вьющиеся черные волосы. Даже на фонаре с длинной ручкой, который она держит – белая сыпь снежинок. В дверной проем сразу начинает лететь целая армада застывшей воды, превращаясь по дороге в капли.

– Заходите, заходите! – торопит соседку мужчина и торопливо захлопывает дверь. – Чаю хотите?

От нее доносится смешанный аромат духов и крепкой выпивки.

Она пьяная, что ли?

– Лучше бы коньяка, – слегка растягивая слова, отвечает Саша. Она кладет фонарь прямо на пол, звякнув о плитку, себе под ноги, и снимает плащ. – Где можно повесить?

– Давайте, я… поухаживаю, – с заминкой отвечает мужчина, принимая одежду. – Коньяк – так коньяк. Кстати, сам собирался. Прошу на кухню!

На широком столе та самая квадратная бутылка, стакан со своим близнецом и пара сиротливых блюдец – дольки лимона, горсть конфет. Подсвечивать телевизором при гостье как–то неловко, поэтому горит верхний свет – цепочка ярких точек в фигурном, изломами, потолке. При свете видно, что соседка изрядно пьяна.