Обыкновенные монстры

– Но есть способ помочь ему. Только ты сможешь это сделать, только ты достаточно силен для этого. Его можно вернуть.

– Что ты имеешь в виду? – прошептал Джейкоб. – Как это «можно вернуть»?

– Смерть – всего лишь дверь. В Карндейле спрятан орсин – это ключ. Генри Бергаст держит дверь закрытой. Его глифик держит ее закрытой… но ты должен найти способ открыть ее…

Загадочная женщина немного помолчала.

– Я не то, что ты думаешь, Джейкоб. Помни об этом. Найдутся те, кто скажет, что я желаю тебе зла. Но ты знаешь, чувствуешь, что это не так.

– Постой. Если с помощью орсина открыть дверь, то мертвые пройдут через…

– Самая лучшая ложь всегда та, что строится на истине, Джейкоб. Генри Бергасту нельзя доверять. Он скажет тебе, что орсин может принести в мир разрушения. Но это не так. Я хочу помочь тебе. Помочь Бертольту. Но ты должен позволить мне.

Даже во сне его охватил ужас, он ощутил холодное и страшное предчувствие, как будто эти слова были угрозой, скрывали в себе какое-то зло. Но тут он проснулся.

Скрипели половицы и стены гостиницы. Он лежал на татами, обливаясь потом, прислушиваясь к темноте, к абсолютной тишине города. Сердце отчаянно колотилось в груди. Джейкоб облизал губы, ощущая, как улетучивается сон. И открыл глаза.

В углу комнаты стояла излучающая злобу женщина, невероятно высокая и кривая, как протянувшаяся по потолку тень, лицо ее было окутано темнотой.

– ДЖЕЙКОБ! – взревела она с дикой яростью.

Джейкоб закричал и зашарил руками в поисках какого-нибудь оружия, чего угодно, но рядом ничего не оказалось, а когда он оглянулся, женщина исчезла.

Он был один.

Фрэнк Коултон знал, каково поражение на вкус, и знал, каково быть человеком, мнением которого интересуются в последнюю очередь. Ему было тридцать четыре года, и он находился не в самой лучшей физической форме; по утрам легкие его ныли от вечного курения, а по ночам у него сводило спину – от всего остального. Он лысел, рискуя через несколько лет остаться совсем без волос. Зато он отпускал бакенбарды, делавшие его похожим на мясника, и имел такие толстые и пухлые от ударов кулаки, что могло показаться, будто он носит перчатки. Он был крепкого телосложения, с толстой, как у быка, шеей, и любил яркие жилеты. Из-за постоянного одиночества он не всегда хорошо ладил с людьми. Он успел побывать карточным шулером, оператором речных судов, солдатом Союзной армии, подмастерьем переплетчика и плотником библиотек Лондона и Бостона. В нем было много не такого уж хорошего, но все же мало откровенно плохого. Если ему приходилось делать выбор, он предпочитал выбрать хоть что-нибудь, нежели совсем ничего.

Фрэнк никогда бы не признался в этом, но сердцем он, как обычно говорится в балладах, был чист. Он верил в непоколебимые добродетели. Доброта и справедливость в его представлении не были вопросами жизненной позиции; к тому же он повидал слишком много страданий и не хотел видеть их снова. Но неоправданные надежды вызывали у него злость и отчаяние, а отчаяние вело лишь в сточные канавы. Он видел, как это бывает, видел, как сдавались солдаты в полевых госпиталях Союза. Его главным талантом была сила. Он мог сжимать свое тело в плотную массу, настолько плотную, что одним ударом был способен пробить кирпичную стену, не получив при этом ни царапины. Пули, попадавшие в него на поле боя, входили в его плоть совсем неглубоко – болезненно, но не причиняя особого вреда. Однако каждый раз, когда он пользовался своим талантом, ему казалось, что на него наваливаются стены, потолок и даже небо над его головой, – наваливаются с такой тяжестью, что дышать становилось почти невозможно. Как сказал доктор Бергаст, побочный эффект его таланта был крайне распространен среди молодого поколения – это психологическое явление называлось клаустрофобией. Еще доктор Бергаст пообещал, что Фрэнк научится с этим жить. Как? «Просто живите дальше, мистер Коултон, – посоветовал ученый. – Просто живите дальше».

Уж об этом-то он кое-что знал. Знал, как двигаться дальше.

Проснувшись утром в старой, покосившейся гостинице, расположенной высоко над туманной набережной Токио, он сразу же сел в постели. Ночная рубашка его была влажной. Он оглядел пустую комнату.

За ним кто-то наблюдал.

Он ощущал, что за ним наблюдают.