Очарованная душа

Тут был кабинет Рауля Ривьера. Из отворённого окна, сквозь молодую реденькую листву деревьев, во мраке виднелась Сена, а в её тёмных и будто неподвижных водах отражались дома, окна которых светились на том берегу, да блики зари, угасавшей над холмами Сен-Клу. Рауль Ривьер, у которого был изысканный вкус, хотя он и остерегался растрачивать его ради пошлого шаблона или смехотворных причуд своих богатых заказчиков, купил в предместье Парижа на Булонской набережной приглянувшийся ему старинный особняк в стиле Людовика XVI — и не перестроил. Ограничился тем, что сделал его комфортабельным. Деловой кабинет должен был служить и для дел любовных. И, судя по всему, это своё назначение он выполнял. Не одну милую посетительницу принимал здесь Ривьер, но об этом никто и не подозревал, ибо в комнате был отдельный выход — прямо в сад. Однако уже два года он им не пользовался; единственной его посетительницей была Аннета. Здесь и вели они самые задушевные разговоры. Аннета прохаживалась по комнате, наводила порядок, наполняла водой вазы с цветами, двигалась неугомонно, а потом вдруг застывала с книгой в руках, примостившись в любимом уголке, на диване, и молча смотрела на муаровую ленту реки или, не прерывая рассеянного чтения, рассеянно болтала с отцом. А он, её беспечный и утомлённый отец, сидел тут же и, не поворачивая головы, украдкой следил насмешливыми своими глазами за каждым движением Аннеты; этот старый балованный ребёнок привык к всеобщему поклонению, а потому поддразнивал дочь, острил, засыпал ласковыми, шутливыми, требовательными, тревожными вопросами, только ради того, чтобы сосредоточить помыслы Аннеты на себе и увериться, что она действительно слушает его. И в конце концов она, покорённая и обрадованная тем, что отец не может обойтись без неё, бросала всё и занималась только им. Тогда он успокаивался и, завоевав внимание дочери, делился с ней своими тайнами, перебирал воспоминания, приносил ей в дар все богатства своего блестящего ума во всём его разнообразии. Понятно, он старался выбирать самые лестные для себя случаи и преподносил их ad usum Delphini[34] своей дофине, до тонкости понимая и её затаённое любопытство и непреодолимое отвращение; он ей рассказывал лишь то, о чём она хотела бы послушать. Аннета не пропускала ни слова и гордилась его доверием. Ей приятно было думать, что отец рассказывает ей гораздо больше, чем рассказывал матери. Воображала, что она единственная хранительница тайн его личной жизни.

Но после смерти отца у неё на хранении оказалось ещё кое-что — все его бумаги. Аннета и не пыталась разобраться в них. Они не принадлежали ей — так внушала ей почтительная любовь. Другое чувство подсказывало: надо поступить иначе. Во всяком случае надо было решить их участь: Аннета, единственная наследница, тоже могла исчезнуть — нельзя, чтобы семейные бумаги попали в чужие руки. Значит, надо поскорее их просмотреть, тогда и будет ясно, уничтожать их или хранить. Так решила Аннета уже несколько дней тому назад. Но, когда по вечерам она входила в комнату, где всё говорило о присутствии дорогого отца, у неё хватало мужества лишь на одно: часами сидеть там, не шелохнувшись. Она боялась, что, читая письма из прошлого, вплотную соприкоснётся с жизнью…

И всё же это было необходимо. В тот вечер она решилась. Она с тревогой чувствовала, как нынешней, такою тёплой ночью, в неге, разлитой вокруг, тает её печаль, и ей захотелось утвердить своё право на умершего. Она подошла к шкафчику из розового дерева, скорее предназначенному для кокетки, чем для дельца, — в этом шкафчике времён Людовика XV, в ящиках, которые возвышались этажами в семь-восемь рядов и превращали его в очаровательный миниатюрный домик, предвосхитивший форму американских небоскрёбов, и хранил Ривьер груды писем и свои бумаги. Аннета опустилась на колени, выдвинула нижний ящик; она совсем вынула его из шкафа, чтобы получше разглядеть всё, что в нём было, и, снова усевшись у камина, поставила ящик на колени и наклонилась над ним. В доме ни звука. Она жила вместе со старой тёткой, которая вела хозяйство и в счёт не шла: тётя Виктория, личность неприметная, сестра отца, всю жизнь прожила в заботах о нём и находила это вполне естественным, теперь же она заботилась об Аннете, по-прежнему играла роль домоправительницы и, как старые кошки, прижившиеся к дому, стала в конце концов мебелью, к которой была привязана, конечно, не меньше, чем к своей родне. Спозаранку она удалялась к себе в комнату; её пребывание где-то наверху и мерное шарканье её войлочных туфель не нарушали раздумий Аннеты — так в доме не замечаешь кошки.

Аннета стала читать с любопытством и некоторой тревогой. Но любовь к порядку и стремление к покою, требовавшие, чтобы и в ней и вокруг неё всё было ясно, чётко, заставляли её брать и разворачивать письма не спеша, спокойно и хладнокровно, и это, хотя бы на время, поддерживало в ней самообман.