Очарованная душа

И всё же она овладела собой. На миг она словно мельком увидела, как несообразна её требовательность. Пожала плечами. Какие права были у неё на отца? Разве он был ей что-то должен? Властно говорили чувства: «Да». Бесполезно спорить! Аннета поддалась нелепой досаде, мучилась от уколов ревности и в то же время испытывала горькую радость от натиска жестоких сил, которые, впервые в жизни, острыми иглами вонзались в её тело.

Часть ночи прошла за чтением. И когда, наконец, она решила лечь, под её смежившимися веками ещё долго мелькали строчки и слова, от которых она вздрагивала, пока крепкий сон молодости не одолел её; она лежала теперь неподвижно, глубоко дыша, успокоенная, облегчённая той растратой сил, которая свершилась в ней.

На другое утро Аннета всё перечитала, она и в следующие дни не раз перечитывала письма, — только они и занимали её мысли. Теперь мало-помалу она могла представить себе эту жизнь — вторую жизнь, которая шла параллельно её жизни: мать — цветочница, Рауль снабдил её деньгами, чтобы она открыла магазин; дочь — модистка или портниха (точных сведений не было). Одна звалась Дельфиной, а другая (молодая) Сильвией. Судя по фантастически небрежному стилю, в непосредственности которого была своя прелесть, они походили друг на друга. Дельфина, вероятно, была премилой женщиной, и хоть она прибегала к некоторым уловкам, которые то тут, то там проскальзывали в письмах, но не очень донимала Ривьера своими требованиями. Ни мать, ни дочь не воспринимали жизнь трагически. Впрочем, они были уверены, что Рауль любит их. Вероятно, это и было лучшим средством сохранить его любовь. Дерзкая их уверенность оскорбляла Аннету не меньше, чем то, с какой удивительной бесцеремонностью они обращались с её отцом.

Сильвия особенно занимала её ревнивое внимание. Другой не было в живых, и Аннета из гордости притворялась, будто её ничуть не трогает близость Дельфины и её отца; она уже забыла, как была оскорблена ещё несколько дней назад, когда узнала о всех его привязанностях. Теперь, когда она вступила в борьбу с привязанностью более глубокой, всякие другие соперники её не пугали. Напрягая мысль, Аннета старалась представить себе образ незнакомки: ведь она, хоть Аннета и презирала её, была ей лишь наполовину чужой. Весёлая бесцеремонность, спокойное «ты» в письмах, — чувствовалось, что Сильвия распоряжается её отцом, будто он её безраздельная собственность, — всё это возмущало Аннету, она старалась пристально рассмотреть несносную незнакомку, чтобы её уничтожить. Но самозванка избегала её взгляда. Она будто говорила:

«Он — мой, во мне течёт его кровь».

И чем сильнее раздражалась Аннета, тем крепче утверждалась в ней эта близость. Она слишком долго противодействовала и мало-помалу привыкла к борьбе и даже к своей противнице. Кончилось тем, что она больше не могла обходиться без неё. Утром, просыпаясь, она тотчас же начинала думать о Сильвии, и лукавый голосок соперницы теперь твердил:

«Во мне течёт твоя кровь».

И она так отчётливо слышала её, так живо привиделась ей как-то ночью незнакомая сестра, что Аннета в полусне протянула руки, чтобы обнять её.

На другой день Аннету, рассерженную и сопротивляющуюся, но побеждённую, охватило неотступное желание увидеть сестру. И она отправилась на поиски Сильвии.

Адрес был в письмах. Аннета пошла на бульвар Мэн. Миновал полдень. Оказалось, что Сильвия в мастерской. Аннета не решилась пойти туда. Она выждала ещё несколько дней и снова отправилась к Сильвии после обеда, под вечер. Сильвия ещё не вернулась домой, а может быть, снова вышла: никто точно не знал. Каждый раз нервное нетерпение целый день держало Аннету в напряжении, в ожидании; она возвращалась разочарованная, и малодушие втайне подсказывало ей, что лучше отказаться. Но она была из тех людей, которые никогда не отказываются от принятого решения, не отказываются, как бы упорно ни было сопротивление и как бы ни страшились они того, что может случиться.

И она снова пошла как-то на исходе мая, около девяти вечера. На этот раз сказали, что Сильвия дома. Шестой этаж. Она поднялась одним духом — не хотела, чтобы было время на раздумье, чтобы можно было чем-то оправдать своё отступление. У неё захватило дыхание. Она остановилась на площадке. Она не знала, что ждёт её.

Длинный общий коридор, без ковра, вымощен плитами. Справа и слева две полуотворённые двери: жильцы громко переговаривались. На красных плитах рдели лучи заходящего солнца — они падали из двери налево. За нею и жила Сильвия.

Аннета постучалась. Не прерывая болтовни, ей крикнули: «Войдите!» Она толкнула дверь; отблески золотистого заката ударили ей в лицо. Она увидела — полураздетая девушка, в юбке, с голыми пухлыми плечами и босыми ногами в розовых стоптанных шлёпанцах ходит по комнате, повернувшись к ней гибкой спиной. Она что-то искала на туалетном столике и болтала сама с собой, припудривая пуховкой нос.

— Ну! В чём дело? — спросила она сюсюкая, потому что рот у неё был полон шпилек.