Очарованная душа

Аннета резким движением прикрыла ей рот рукой.

— Не надо так шутить!

Сильвия поцеловала её в ладонь.

— Прости, больше не буду.

И, прижавшись щекой к плечу сестры, она благоразумно замолчала и принялась слушать её, глядя на прозрачную полоску сумеречного неба, прорезанного ветвями деревьев, на лицо Аннеты, которая, склонившись к ней, о чём-то тихо говорила.

Аннета открывала ей сердце. Теперь рассказывала она — рассказывала о том полном счастии, которое выпало на её долю в юности, в её уединении, о заре жизни маленькой Дианы, пылкой, но не смущаемой страстями, которая имеет всё, чего ни пожелает, ибо всё, чего бы она ни пожелала сегодня, завтра же осуществляется. И она так уверена в грядущем дне, что заранее упивается его медвяным ароматом и не торопится срывать цветы.

Она поведала о безмятежном эгоизме тех лет, бедных событиями, до краёв полных нектаром грёз. Она говорила о той душевной близости, о всепоглощающей нежности, которые так роднили её с отцом. И, странное дело, рассказывая о себе, она открывала себя: до сих пор ей не доводилось анализировать прошлое! И от этого она иногда терялась. Порой она прерывала рассказ: ей трудно было высказать мысли словами, порой она высказывала их взволнованно, горячо, образно. Сильвия не всё понимала, ей было забавно, она слушала рассеянно, но следила за выражением лица сестры, за её движениями, за интонацией.

Аннета поведала о том, как мучила её ревность, когда она узнала о второй семье отца, существование которой он от неё утаил, и о том, как она была потрясена, обнаружив, что у неё есть соперница, есть сестра. Она говорила горячо, откровенно и не умолчала даже о том, чего стыдилась; вся страстность её проснулась, как только она вспомнила, и она сказала:

— Я тебя возненавидела!

Сказала с такой запальчивостью, что даже умолкла, поражённая звуком своего голоса. Сильвия, взволнованная гораздо меньше, но очень заинтересованная, почувствовала, как под её щекой дрожит рука Аннеты, и подумала:

«Она у меня с огоньком!»

Аннета продолжала свою исповедь, и стоила она ей дорого. А Сильвия подумала:

«Чудачка, ну зачем она всё мне рассказывает!»

И в то же время почувствовала, что в душе её растёт уважение к странноватой старшей сестре — конечно, уважение насмешливое, но полное бесконечной нежности, и она ласково потёрлась щекой о родную ладонь…

Аннета довела рассказ до той поры, когда влечение к сестре-незнакомке овладело ею целиком, несмотря на внутреннее её сопротивление, и когда она впервые увидела Сильвию. Но здесь прямота её не совладала с сердечным волнением. Она попробовала продолжать, умолкла и, отказавшись от попыток, сказала:

— Не могу больше…

Стало тихо. Сильвия улыбалась. Она приподнялась и, прильнув щекой к щеке сестры, ущипнула её за подбородок.

— Какая ты увлекающаяся! — шепнула Сильвия.

— Я? — переспросила, смешавшись, Аннета.

Сильвия вскочила со скамьи, встала перед сестрой и, нежно прижав её голову к своей груди, сказала:

— Бедная… бедная моя Аннета!..

С того дня сёстры виделись постоянно. Не проходило недели, чтобы они не встречались. Сильвия являлась под вечер на Булонскую набережную, неожиданно для Аннеты. Аннета навещала Сильвию реже. По молчаливому согласию они устраивались так, что Аннета не встречалась с «другом» Сильвии. В определённый день сёстры завтракали в молочной; их забавляло, что они назначают друг другу свиданье то в одном, то в другом уголке Парижа. Они радовались, когда им случалось бывать вместе. Это стало для них потребностью. В те дни, когда они не виделись, время тянулось медленно, старой тётке не удавалось вызвать Аннету на разговор, а Сильвия скучала и высмеивала своего приятеля, который был тут ни при чём. Только мысль о том, сколько расскажут они друг другу при встрече, скрашивала ожидание. Но порой она не выдерживала, и никогда Аннета не была так счастлива, как однажды вечером: уже пробило десять часов, когда Сильвия позвонила у двери и вошла, говоря, что она не могла дождаться завтрашнего дня и явилась поцеловать её. Аннета стала удерживать сестру, но Сильвия клялась, что в её распоряжении всего лишь пять минут, и убежала, проболтав целый час без передышки.