Очарованная душа

Битва продолжалась на другой день и во все последующие дни под взглядами забавлявшейся публики: вся гостиница заметила, что сёстры ведут борьбу, и досужие язвительные глаза подстерегали их; заключались пари. Соперницы были так поглощены своей игрой, что не обращали внимания на игру других.

Дело в том, что для них это уже не было игрой. Сильвия тоже увлеклась серьёзно. Какая-то злая сила смущала сестёр, возбуждала их чувственность. Туллио, гордый своей победой, не прилагал никаких усилий, чтобы разжечь огонь. Он действительно был красив, неглуп, и он сам горел желанием, которое разжёг: стоило быть завоёванным. Он-то хорошо это знал.

По вечерам сёстры-соперницы встречались у себя в комнате. Они ненавидели друг друга. Однако притворялись, будто не знают об этом. Их кровати стояли рядышком, бок о бок, и быть рядом по ночам стало бы невыносимо, если бы они всё сказали друг другу; не избежали бы они и публичной огласки, которой боялись. Они устраивались так: выходили и входили в разное время, больше не разговаривали, притворяясь, будто не видят друг друга, ну, а если это было просто невозможно, холодно произносили: «доброе утро», «добрый вечер», словно ничего и не произошло. Всего честней, всего разумней было бы объясниться. Но они не хотели. Не могли. Если страсть овладела женщиной, не может быть и речи о честности; о рассудке — тем более.

Страсть стала для Аннеты отравой. Поцелуй, который однажды вечером на повороте аллеи Туллио, пользуясь своей властью, насильно запечатлел на губах гордой девушки, не защитившейся вовремя, прорвал плотину страсти. Она была оскорблена этим, ожесточена, она боролась с собой. Но она не знала, как сопротивляться, — ведь поток страсти захватил её впервые. Горе обороняющимся сердцам! Когда в них вторгается страсть, самое целомудренное становится самым доступным…

В одну из тех бессонных ночей, которые так её терзали, Аннета задремала, хоть и думала, что бодрствует. Ей приснилось, будто она лежит в постели с открытыми глазами, но не в силах двинуться, точно связана по рукам и ногам. Она знает, что Сильвия рядом притворяется спящей и что должен прийти Туллио. Вот она услышала, как в коридоре скрипнул пол, крадущиеся шаги всё ближе, ближе. Аннета увидела: Сильвия приподнимается с подушки, из-под простыни показались её ноги; она встаёт, скользит к двери, которую кто-то приоткрыл. Аннета тоже хочет встать, но не может. Сильвия, будто услышав, оборачивается, возвращается, подходит к постели, смотрит на Аннету, наклоняется, вглядывается в её лицо. Да ведь это совсем, совсем и не Сильвия; даже не похожа на неё; и всё же это Сильвия: её злой смех, её острые зубы; длинные чёрные волосы, без завитков, прямые, жёсткие, упали Аннете на лоб, когда Сильвия наклонялась, попали в рот, в глаза. У Аннеты на языке привкус конского волоса, его терпкий запах. Лицо соперницы всё ближе, ближе. Сильвия откинула одеяло. Аннета чувствует, что острое колено вдавливается ей в бедро. Она задыхается. В руке у Сильвии нож; холодное лезвие щекочет горло Аннете, она отбивается, кричит… Она очнулась — сидит на постели в тихой своей комнате, простыни сбиты. Сильвия безмятежно спит. Аннета, унимая сердцебиение, прислушивается к мерному дыханию сестры и всё ещё содрогается от ненависти и ужаса…

Она ненавидела… Кого же? И кого же любила? Она осуждала Туллио, не уважала его, боялась и совсем, совсем не доверяла ему. И вот из-за этого человека, которого она не знала ещё две недели назад, который был для неё нулём, она готова возненавидеть сестру, ту, которую любила больше всего на свете, которую и сейчас любит… (Нет! Да! Которую любила всегда…) Ради этого человека она готова была, не задумываясь, пожертвовать своей жизнью. Да как же… как же всё это случилось?

Она ужаснулась, но могла сделать лишь одно: установить, как всесильно наваждение. Минутами проблеск здравого смысла, пробуждённая ирония, возврат былой нежности к Сильвии приподнимали её голову над течением. Но достаточно было одного ревнивого взгляда, достаточно было увидеть Туллио, перешёптывающегося с Сильвией, — и Аннета снова тонула…

Она сдавала позиции, и это было ясно. Поэтому-то страсть её и бушевала. Она была неловка. Не могла скрывать, что её достоинство уязвлено. Туллио, этот добрый принц, согласен был не делать выбора между ними, он соизволил бросить платок обеим. Сильвия проворно подняла его; Сильвия не церемонилась; она выжидала, она знала, что потом Туллио затанцует под её дудку. Её нисколько не встревожило бы, если бы этот донжуан украдкой сорвал несколько поцелуев у Аннеты. Пусть неприятно, но и вида показывать не надо. Ведь это можно скрыть. Аннета не умела так вести себя. Она не допускала половинчатости, и явно было, как противна ей двойственная игра Туллио.