Мрак вокруг. Небо чёрное, ни луны, ни звёзд. Земля не дышит, не прошелестит букашка. Тишина. Только журчит ручей, струясь по голышам, у ствола сосенки, о которую Аннета расшибла лоб. Да из глубины ущелья, разрезавшего высокое обрывистое плато, поднимается яростный рёв потока. Его стоны вторят стонам измученной женщины. Словно то извечный вопль земли…
Она кричала и ни о чём не думала. Судорожные рыдания, сотрясая тело, разрядили тоску, тяжесть которой давила её столько дней. Разум молчал. И вдруг тело её, изнемогая, перестало стенать. Прорвалась вся скорбь её души. Аннета поняла, что покинута. Одинока и предана. Круг её мыслей дальше не простирался. Не было сил собрать их разбредшееся стадо. Даже подняться не хватало сил. Она приникла к земле… Ах, если бы земля расступилась!.. Поток рокотал, говоря и думая за неё.
Он омыл её раны. И наступила минута, — а их, вероятно, прошло немало в муках и душевной слабости, — и вот истомлённая Аннета стала медленно подниматься. Ссадина на лбу ныла довольно сильно: боль отвлекала мысли. Аннета омочила в ручье расцарапанные руки, приложила их к израненному, горящему лбу. И потом долго сидела, сжав виски и глаза мокрыми ладонями, ощущая, как проникает в неё ледяная чистота. И горе её осталось где-то далеко позади. Она, как посторонняя, внимала его стонам и уже не понимала своего исступления. Она думала:
«Почему? Для чего? Да стоит ли из-за этого огорчаться?..»
Поток вторил во мраке:
«Безумье, безумье, безумье… всё тщета… всё суета…»
Аннета горестно улыбалась:
«Чего же я хотела? И сама не знаю… Где же оно, большое счастье? Пусть его берёт кто хочет!.. Оспаривать не стану…»
И вдруг перед ней встали, налетели на неё призраки этого счастья, которого она всё-таки жаждала, и жгучие порывы тех желаний, которые, хоть и отвергал их разум, всё ещё владели её телом и которым суждено было ещё долго владеть им. И вслед за ними, за их ожесточённым натиском, зазвучал гадкий отголосок ревности… Она выдержала их приступ молча, согнулась, будто под порывом вихря, потом подняла голову и громко заговорила:
— Я была не права… Сильвию он полюбил сильнее… И это справедливо. Она больше, чем я, создана для любви. И она гораздо красивее. Я знаю это и люблю её. Люблю, потому что она такая. Значит, её счастье должно стать моим счастьем. Я эгоистка… Но только почему, почему она мне солгала? Всё остальное неважно! Почему она обманула меня? Почему чистосердечно не сказала, что любит его? Почему всё делала назло мне, как враг? Да и во всех её чёрточках, которые я старалась не замечать, есть что-то не очень чистое, не очень порядочное, не очень красивое! Но тут нет её вины. Как она могла в этом разобраться? Ведь какую жизнь с самого детства ей пришлось вести! Вправе ли я упрекать её? Разве я была искренна?.. И то, что было во мне, разве было чище?.. То, что было? То, что есть!.. Ведь я отлично знаю, что это по-прежнему во мне…
Она передохнула. И добавила:
— Ну, пора с этим кончать! Ведь я — старшая. А я безумствую!.. Пусть Сильвия будет счастлива!
Но, сказав «ну», она на некоторое время словно застыла. Она внимала тишине и всё раздумывала, покусывая кончики исцарапанных пальцев. Потом ещё раз вздохнула, поднялась и молча пустилась в путь.
Аннета возвращалась в темноте. Луне пора было всходить, но она ещё была далеко, хотя уже чувствовалось, что она выбирается из пучины мрака за самым горизонтом. Слабое сияние бахромой повисло над вершинами гор, они замыкали плато, словно края — чашу; всё отчётливее вырисовывались на светящемся фоне их чёрные силуэты. Аннета шла не спеша и всей грудью, теперь, как прежде, вздымавшейся ровно, вдыхала запах скошенных трав.
Вдали кто-то быстро шёл по дороге. Сердце её застучало. Она остановилась. Она узнала шаги и заторопилась навстречу. И там, вдали, тоже услышали её шаги. Встревоженный голос позвал:
— Аннета!
Аннета не ответила: она не могла, она была слишком потрясена; зажурчал ручеёк радости, — осадок от всех горестей, всё, всё исчезло. Она не ответила, но пошла ещё быстрее, быстрее. А та, другая, уже бежала. И повторяла голосом, полным тоски:
— Аннета!
В неясном фосфорическом сиянии луны, которая всходила за тёмной стеной гор, из светлеющего мрака показалась маленькая серенькая фигурка. Аннета крикнула:
— Родная!..
И бросилась вперёд. Как слепая — с протянутыми руками…
Они так спешили, что столкнулись. Обнялись. Прильнули губами друг к другу…
— Аннета!
— Сильвия!
— Сестра моя! Любимая!
— Сестричка! Любовь моя!
Руки гладили в темноте щёки и волосы, дотрагивались до затылка, шеи, плечей, обретали своё, утраченное.
— Родная! — воскликнула Сильвия, почувствовав, что у Аннеты голые плечи. — Ты без пальто! Тебе нечем прикрыться!..
Аннета заметила, что на ней действительно вечернее платье; ей вдруг стало холодно, она вздрогнула.
— Безумная, просто безумная! — кричала Сильвия, укутывая сестру своей накидкой, и руки её нащупали изъяны на платье. — Разорвано… Как же так? Что случилось? Волосы разметались по щекам… А это ещё что? Что у тебя на лбу? Да ты упала, Аннета?..