Очарованная душа

Она как будто ничего не видела, а на самом деле видела отлично. Таково свойство женщин. У Аннеты вдобавок была богатая интуиция, она часто бывает свойственна натурам сильным и жизнедеятельным; благодаря ей мы без слов и жестов сейчас же начинаем понимать тот безмолвный язык, на котором разговариваем друг с другом. Когда Аннета казалась рассеянной, это значило, что она прислушивается к голосу своей интуиции. Тёмный лес сердец!.. И они и она охотились. Выслеживали. Аннета некоторое время шла то по одному, то по другому следу и, наконец, сделала выбор.

Молодые люди, среди которых она могла выбирать, были представителями той крупной буржуазии, образованной, деятельной, передовой (по крайней мере все они так думали), к которой принадлежал и Рауль Ривьер. Недавно отшумел ураган, поднятый делом Дрейфуса. Он сблизил инакомыслящих — их объединило общее для всех инстинктивное стремление к социальной справедливости. Это инстинктивное стремление, как выяснилось потом, оказалось не очень устойчивым. Социальная несправедливость свелась для Ривьера к одной лишь этой несправедливости. И таких, как Ривьер, были тысячи: беззакония, творившиеся на свете, не мешали ему спокойно спать; он даже умудрился без зазрения совести заключить превыгодные сделки с султаном — в те времена, когда его величество, не моргнув глазом, изволило под боком у снисходительной Европы учинить первую армянскую резню, и тем не менее он был глубоко, искренне возмущён пресловутым делом Дрейфуса. Нельзя слишком много требовать от людей! Раз в жизни они сразились за справедливость — и уже выбились из сил. Зато они раз в жизни были справедливы — так будем же им признательны! Они и сами себе признательны за это. Круг Ривьера, те семьи, отпрыски которых увивались сейчас за Аннетой, нисколько не сомневались в том, что они немало преуспели в защите права и что в приумножении своей славы они не нуждаются. Раз и навсегда люди эти возомнили себя сторонниками прогресса и сложили руки.

Успокоенные к тому же международным положением в то переходное время, когда социальная борьба почти заглушила национальные распри, не считая застарелой англофобии, этой головни, разгоревшейся в дни Англобурской войны и ещё чадившей, наделённые умеренными патриотическими чувствами, весьма не воинственными, склонные к терпимости и благодушию, ибо принадлежали они к партии-победительнице и были хорошо обеспечены, — они составляли ту часть общества, которая, по-видимому, жила припеваючи, проповедовала свободную мораль с налётом какого-то неопределённого гуманизма, а вернее утилитарную, полную скептицизма, без особых принципов, но и без особых предрассудков… (Доверяться чрезмерно не следовало!..) В их рядах насчитывалось несколько католиков-либералов, немало протестантов, ещё больше евреев, костяк же составляла добропорядочная французская буржуазия, чуждая религии и заменившая её политикой; носила она самые разнообразные ярлычки, но не совсем отрешилась от республиканского духа, который, продержавшись тридцать лет, приобрёл наиболее удобную форму — форму консерватизма. Были тут и поклонники социализма — молодые, богатые и образованные буржуа, покорённые красноречием и примером Жореса. Ещё длился медовый месяц социализма и республики.

Аннета никогда серьёзно не интересовалась политикой. Так богата была её внутренняя жизнь, что у неё не оставалось для этого времени. Но была пора, когда она, как и другие, горячо принимала к сердцу дело Дрейфуса. Любовь к отцу заставляла её на всё смотреть его глазами. По велению сердца, из свободолюбия, заложенного в её натуре, ей суждено было всегда принимать сторону угнетённых. Вот почему она познала минуты сильного волнения, когда Золя и Пикар бесстрашно напали на лютого Зверя — на общественное мнение, сорвавшееся с цепи. И когда она проходила мимо тюрьмы «Шерш-Миди», вероятно и у неё, как у многих девушек, сердце громко стучало от тревоги за того, кто там томился. Но она не отдавала себе отчёта в этих чувствах; Аннета не могла заставить себя внимательно проанализировать дело Дрейфуса. Политика внушала ей отвращение; она попробовала было приглядеться к ней, но тотчас же отпрянула — так стало ей скучно и противно, а почему — в этом она даже не пыталась разобраться. Она всегда смотрела правде в глаза и видела, что каждая сторона, в общем, убога и нечистоплотна почти в равной степени. А сердцу, не такому ясновидящему, как её глаза, всё хотелось поверить, что партия, которая ратует за идеи справедливости, должна состоять из людей самых справедливых. И Аннета упрекала себя в том, что от лени — так ей казалось — не разузнала получше об их деятельности. Вот почему она относилась к ним с каким-то выжидательным доброжелательством, не более, — так, слушая новое музыкальное произведение, порукой которому служит имя знаменитого композитора, невольно проникаешься к нему благоговением, хотя и не понимаешь его, заранее готов поверить, что оно прекрасно, и, быть может, только значительно позднее откроешь его для себя.