Очарованная душа

Аннета ни на минуту не забывала свою американскую дочку. И Ася не забывала, хотя письма её приходили всё реже; об Асиной жизни они рассказывали очень мало: то это были короткие, наспех нацарапанные открытки, то длинные послания, в которых клокотала страсть, — и в обоих случаях очень мало фактов. Асю захватила деятельность, да и вообще американская горячка — та сухая и заранее рассчитанная горячка, то предельное напряжение нервов и воли, которые порой завладевают чувствами и бурно разряжаются. Жюльен Дави встретился с Асей во время своих разъездов по городам Соединённых Штатов с лекциями и был поражён тем авторитетом, который она сумела приобрести в известных кругах, стоявших у кормила политики и капиталов. При первой встрече он её даже не сразу узнал. Ася пополнела. В гостиных она производила впечатление кошки — прекрасное животное, с блестящей шёрсткой, с неслышной походкой, до того равнодушное ко всему на свете, что даже не даёт себе труда пошевелиться. Но когда они остались с глазу на глаз, эта маска наигранной лености тут же сползла; как будто исчезла приятная округлость, щёки ввалились, вокруг губ легла язвительная складка, ласкающий бархат зрачков сменился стальным блеском. Казалось, её пожирает ненасытный пыл борьбы. Ася вела на американском Западе опасные кампании во имя социалистического рабочего интернационала, в защиту преследуемых коммунистов. Не заботясь о последствиях, она втянула в эту борьбу своего мужа и друзей своего мужа. Сгруппировала вокруг себя цвет американской молодёжи: учёных, инженеров, писателей, независимых владельцев обширных поместий, эксплуатируемых в благотворительных целях, — богачей и бедняков, в большинстве своём из той породы обитателей штата Новая Англия, чистой, прямой, отважной, чуточку простодушной, которую мы знаем по многим её образцам. Эта слегка старомодная душевная свежесть, расцветающая под влиянием радости действия и бескомпромиссного мужества, вызывала улыбку на Асиных губах, но она знала ей цену и любила своих друзей. Относились они к Асе как к сестре — лелеяли и восхищались ею. О ревности тут не могло быть и речи; она в равной мере принадлежала им всем; а муж её был один из всех, только самый старший. Ася всячески старалась не привести в смятение их чувства. А если ей подчас становилось трудно уберечься от яростных и внезапных порывов, свойственных её натуре, она остерегалась выказывать их в пределах этого братского кружка; она исчезала на несколько дней или недель; и никто не пытался узнать, где она и что с ней; муж считал совершенно законным Асино желание побыть в одиночестве и свободно располагать собой; он признал раз и навсегда за ней это право после одной очень серьёзной беседы; договор был заключён; и с обычной для лучших представителей англосаксонской расы честностью, которую латиняне ошибочно объясняют холодностью (а разве можно считать холодным того, кто способен довериться на всю жизнь?), муж ни разу не пытался пересмотреть этот договор, отказывался контролировать неизвестную ему жизнь своей спутницы. Ася оправдывала его доверие: эти дни бегства, исчезновений она употребляла на то, чтобы сосредоточиться, чтобы снова собрать себя; иной раз это был нырок в забвение где-нибудь в глухом месте — например, курс лечения в уединённом санатории, иногда же она старалась смирить своих прежних демонов физической усталостью, длинными переходами по лесам и горам. Если верить молве, бывали встречи, когда лукавый брал своё; во всяком случае, сама Ася этого не желала и обычно умела избежать соблазна. Так или иначе она никогда не влачила за собой хвост угрызений совести или сожалений: ведь это такие пустяки по сравнению с большими, единственно священными чувствами!.. Она зачёркивала ненужные воспоминания. И возвращалась к друзьям и мужу как новая тетрадь; предыдущая страница вырвана; счётная книга начинается с того самого места, на котором её бросила Ася, сейчас как никогда привязанная к дому (а дом — это вся их группа) и к общему, всех объединяющему делу. Пусть общественное мнение клевещет, ни Ася, ни её друзья не удостаивают его даже презрением.