Очарованная душа

Но когда Уолдо, «рыжий волчонок», остался наедине с Ваней, оба мальчика сурово посмотрели друг на друга. Уолдо, сдвинув брови, подозрительно оглядывал с ног до головы того, кто был его полубратом, вернее братом с половиной, потому что он вдвое старше: лобик хмурится, он пытается — но, увы, безуспешно — разобраться в новой обстановке. Ваня, тот понял, он-то знает, как ему держаться с детьми его матери: его губы складываются в чуть покровительственную, но всё же милую улыбку, которая столько раз оскорбляла его мать, а теперь оскорбляет этого мальчугана. Он считает, что его долг быть любезным хозяином и предложить приезжему гостеприимство; ещё немного, и он предложил бы Уолдо свою мать. Ведь это его мама, и он мог бы при желании востребовать её себе, — как-никак он старший сын. Но он согласен её одолжить. И даже делает вид, что ничуть ею не интересуется…

«Обходился же я без неё до сих пор».

(Это не совсем верно. Мама не переставала его интересовать. Только об этом никто не знает.)

Уолдо проникается к брату самыми враждебными чувствами. Кулачонки, сжатые в карманах, горят. И вот их неудержимо выносит наружу. На повороте лесной аллеи, когда мальчиков никто не видит, маленький рыжик без всякой видимой причины налетает на старшего и бешено молотит его своими крепкими кулачонками. Раз-раз-раз-раз! Грудная клетка Ванно, принимающая на себя удары, приходится на уровне носа Уолдо. Во время нападения Ванно стоял на одной ноге и чуть было не опрокинулся. Но он сохранил равновесие и, не скрывая изумления, старается удержать этот маленький таран, который теперь наносит головёнкой удары в Ванин живот; он нагибается, чтобы расспросить агрессора, в чём дело, а маленькая рыжая головёнка в тот же момент подымается, точно колотушка, и удар приходится по носу Ванно. На сей раз он рассердился и схватил Уолдо в охапку. Уолдо отбивается всеми четырьмя конечностями, Ванно в три счёта укладывает его на дорожку, зажав своими клещами кисти противника, распяливает их и, чтобы окончательно лишить его возможности двигаться, усаживается ему на ноги. Сидя в этой позе, он разглядывает перевёрнутого на спину жучка. Он в бешенстве, на него напали не по правилам. Но, увидев пристыженную физиономию поверженного противника, всю в россыпи веснушек, увидев жалобное моргание глаз, пытающихся скрыть стыд, Ваня не выдержал, расхохотался и высунул Уолдо язык. Его смех довершил унижение; из глаз Уолдо брызнули слёзы; тогда Ваня бросается на шею малышу, и вот оба, сплетясь клубком, катятся через дорогу. Они целуются взасос, и всё ещё рыдающий Уолдо вносит в это занятие ту же страстность, с какой молотил Ваню по животу. Ваня по-отечески вытирает ему нос (высшее оскорбление для маленького человечка, который и так считает себя навеки опозоренным тем, что посмел разреветься при свидетеле! Но он уже испил до конца чашу позора, и оскорбление, нанесённое этой рукой, как ни странно, даже сладко ему). Видя, что Уолдо усердно трёт щёки своими чёрными от грязи ручонками, Ваня предупреждает:

— А ну, потише три, а то чего доброго сотрёшь хорошенькие рыжие пятнышки на носу.

Оба хохочут во всю глотку. Из Ваниного носа всё ещё каплет кровь. Но когда мальчики возвращаются домой, благородный Ваня заявляет, что он бегал и ударился о дерево. Этой ночью Уолдо долго не может уснуть: он с восторгом думает о Ване.

Когда между мальчиками снова ложится необъятный океан, они вступают в переписку; но перо Уолдо, так же как и его язык, не способно выразить те чувства, что горят в сердце. А перо Вани столь же гибко, как и его язык, он понимает, что партия чересчур неравна и ломать копья не стоит. Как тогда, когда, прижав кулаками к земле непослушного жучка, старший поддразнивал младшего, так и теперь он показывает ему язык. Разговор никак не получается. Один лишь воинственный клич!

«Алло! Уолдо! Гойотойо! Мы боевые братья. Ал-лала! Когда мы увидимся ещё раз, я изопью твоей крови, ты изопьёшь моей крови, и мы бросимся в бой!»

Для Уолдо обязательство — не игра. Он ещё не знает, о каком бое идёт речь. Зато знает твёрдо, что если Ваня пойдёт в бой, он, Уолдо, будет с ним рядом. И Ася ночью шепчет Марку:

— Ты же видишь, так не сердись на меня! Я родила тебе ещё одного волчонка!