Очарованная душа

Ваня и Марсель познакомились. Говорили они мало. В присутствии девочки Ваня терял свою обычную говорливость и самоуверенность. Они всё время наблюдали друг за другом в открытую или исподтишка. Очень скоро Марсель поняла, что Ваня интересуется ею. Это порой раздражало его, и он обходился с ней сурово. Но её не так-то легко было смутить. Наиболее суровый из двух вовсе не тот, кто показывает свою суровость. С наигранной холодностью она ждала, что он явится с повинной, — может быть, принесёт подарок, может быть, ещё иначе выкажет своё внимание, а она примет как должное эти иногда очаровательные, иногда нелепые знаки Ваниного раскаяния. Впрочем, она никогда не обнаруживала кокетства или тщеславия; в её разговоре не чувствовалось ни тени рисовки, к которой прибегала её мать, находясь в обществе; говорила она мало, отчётливо и резко; в ней вообще чувствовалась терпкость. Этот вкус недозрелой смородины и раздражал нёбо Вани и привлекал. Как раз этого-то вещества и недоставало в его пище — Аннета, которая наблюдала за детьми и сравнивала их, с удивлением признавалась себе, что именно в голубеньких жилках девочки течёт кровь Марка. А в жилках Вани её, Аннетина, кровь.

Ни разу Бернадетта не раскрыла своей тайны, ни разу Аннета не спросила её ни о чём. Обычно они болтали, как болтают дамы, пришедшие друг к другу с визитом. Аннета не желала приоткрывать дверь в область интимного: она держала эту женщину на расстоянии. Впрочем, Бернадетта и не делала попыток вторжения.

Но почему же всё-таки она пришла? Какие причины побудили её? Когда сталкиваешься с такой сложной натурой, трудно сказать, что в ней преобладает — зло или добро. Они перемешаны, но перемешаны искусной рукой парижанки, которая умеет упорядочить беспорядок к собственной выгоде. В своей супружеской и деловой жизни она держит все счета «в ажуре». Брак — это тоже дело; и дело, как оказалось, неплохое для обоих участников: хорошо поставленный дом, непрерывно возрастающие доходы, а расходы умеренные, крупные промышленные заказы (завод выпускал моторы для автомобилей и самолётов), четверо здоровых ребятишек, у супруга ленточка в петлице. Чтобы выцарапать кусочек этой тряпицы и украсить ею мужа, жена очень пригодилась; а что касается детей, то жаловаться ему нечего, — их лишь на одного больше, чем полагалось бы на его долю. Будем справедливы: с тех пор как в ту ночь обладания Марком река вернулась в своё русло, она как будто не склонна больше выходить из берегов. Всё, что ей нужно, есть дома. Маловато развлечений, но ни она, ни её муж об этом не горюют; больше и сильнее всего волнуют, занимают их воображение и очаровывают цифры округлившихся доходов, и вовсе не затем наживают они деньги, чтобы копить или расточать, а для того, чтобы сегодня было больше, чем вчера, а завтра стало больше, чем сегодня; это наслаждение, понятное гонщикам-автомобилистам: страсть к accelerando…[389]

Но на дальних дорогах бывают аварии. А ими не хвастаются! В одну из таких аварий Бернадетта, лёжа под машиной в жирной пыли, занятая починкой мотора, вдруг обнаружила в горячей мгле воспоминаний одно объятие, одну ночь, когда разрядилась её девичья одержимость, такая сухая и лихорадочная… И в конечном счёте это была и есть единственная беспримесная радость всей её жизни; ум и плоть достигли цели: ум, плоть и цель совпали один-единственный раз; что ни говори, но это победа. И победа не умерла — есть Марсель. Настал такой день, когда, для того чтобы полнее насладиться своей победой, а возможно и защитить её против сомнений («Да победила ли я? Жила ли я?»), Бернадетте необходимо видеть отражение победы в чужих глазах, в тех глазах, которые единственно могут её подтвердить. Глаза Аннеты увидели и подтвердили. И непроницаемое сердце Бернадетты возликовало, точно она ещё раз завладела Марком. Отняла его у матери, жены, сына…

«Я им владела. И владею…»