Очерки Донецкого бассейна

— Что ты, что ты! У меня несчастіе! Что ты, господинъ! Да разв я могу роптать на Бога, гнвить Его? Никакого несчастія въ дому у меня не было. Всю жисть хранилъ Господь, помогалъ мн, достатокъ мн далъ, снисходилъ къ нашимъ грхамъ. Вотъ я и пришелъ потрудиться для Него, поблагодарить за вс милости… Домъ у меня, господинъ, согласный, двое сыновьевъ, снохи, внуки и старуха еще жива. И вс мы, благодаря Создателю, сыты, спокойны и не знаемъ несчастія. Хранитъ насъ Господь. Примрно сказать, хлбъ? — Есть. Или, напримръ, мелкой скотины, овецъ, свиней, птицы? — Очень довольно. Ежели, напримръ, спросишь у меня: «есть, Митрофановъ, пчелы у тебя?» Есть, скажу я, пеньковъ до 401. Всмъ благословилъ Господь! Вотъ я и надумалъ потрудиться для Бога. Жисте наша, господинъ, гршная. Все норовишь для себя, все для себя, а для Бога ничего. И зиму, и лто все только и въ мысляхъ у тебя, какъ бы денегъ побольше наколотить, да какъ бы другого чего нахватать. Лто придетъ, — ну, ужь тутъ совсмъ озврешь. Мечешься, какъ скотина какая голодная, съ пара на снокосъ, съ снокоса въ лсъ, изъ лсу въ поле на жнивье, и все рвешь, дерешь, хватаешь, да все нацапанное суешь въ амбаръ, запихиваешь подъ клти, да подъ сараи, да въ погребъ… И все опосля это пойдетъ въ брюхо да на свою шкуру. И, прямо теб сказать, озврешь и недосугъ подумать, окромя сна или овса, или муки, ни о чемъ душевномъ или божескомъ… Вотъ я и на думалъ. Всю жисть хранилъ меня Господь и всмъ благословилъ, и отъ бдъ соблюлъ меня… и, окромя того, старъ уже я сталъ, къ смерти дло подходитъ… вотъ я и говорю себ: «Будетъ, Митрофановъ, брюху служить, пора послужить Богу, потрудиться для Него!»…

И на веселомъ лиц дда, обвитомъ блыми кудрями, выразилось полное восхищеніе.

— Слава теб Господи, сподобилъ меня Творецъ побывать у Своихъ святыхъ мстъ… Ну, ужь и точно святыя мста! Стадо быть, Богъ для себя это мсто пріуладилъ, коли ежели такъ чудесно оно. Войдешь-ли на эту шкалу, откуда глядитъ да тебя вся эта Божья премудрость, а либо подъ землю, въ пещеру сойдешь, въ темень эту и холодъ, гд святые живали въ старыя времена, или тамъ со шкалы пойдешь еще выше, на хуторъ…

— А это что такое, Митрофанычъ, хуторъ?… Чего тамъ такое? — съ жаднымъ любопытствомъ спросила баба, перебивъ дда.

— Ай ты не была? А я побылъ, сподобилъ меня Богъ… Стало быть, видишь ту вонъ церковь? Ну, это вотъ тамъ и есть. Со шкалы ты лзь опять во-онъ туда! Тамъ и будетъ хуторъ, служатъ тамъ панифиды…

Но не усплъ ддъ хорошенько объяснить, куда надо лзть, какъ баба уже сорвалась съ мста и съ отчаяніемъ воскликнула:

— Касатикъ ты мой, вдь не была я тамъ еще!… Охъ, грхи наши, побгу!

— Постой, постой, дура! Дай я теб хорошенько растолкую!

Но сгоравшая любопытствомъ баба уже не послушала его на этотъ разъ; она торопливо вскарабкалась съ берега рки на мостовую, юркнула оттуда во вторыя ворота и скрылась изъ нашихъ глазъ.

Ддъ добродушно засмялся и веселые глаза его вдругъ закрылись цлою стью юмористическихъ морщинъ.

— Вотъ он, господинъ, вс такія, бабы-то эти!… Придетъ во святыя мста, ну, кажись, надо бы одуматься, позабыть всякіе ихніе пустяки, окромя… Такъ нтъ, она только изъ любопытства и суется тутъ. Пощупаетъ полукафтанье у монаха, — изъ какой, молъ, матеріи слажено… ежели бы ей дозволить, она бы всего монаха ощупала, въ ротъ ей каши!… А вотъ эта самая баба… не успли мы дойти до святыхъ мстъ, не помолились еще хорошенько, а она уже сунулась на трапезный дворъ и зачала любопытствовать, лягай ее комары, изъ чего тутъ квасъ варятъ, сколько выдаютъ борща отъ монастыря… То-есть самая это безбожная тварь, эта баба!

Ддъ опять засмялся и принялся свертывать высохшее блье, укладывая его въ котомку. Немного еще поговоривъ съ нимъ, я оставилъ его и отправился бродить по пустыми… Среди кучекъ богомольцевъ я опять встртилъ курскую бабу. Она уже слазила на «хуторъ», удовлетворивъ любопытство, и теперь стояла подъ шатромъ великолпныхъ каштановъ, которые небольшою группой раскинулись въ углу двора. Дерево для бабы было незнакомо, и она долго дивилась на него. Потомъ сорвала нсколько листьевъ съ нижней втви и торопливо спрятала ихъ за пазуху.

Тамъ, за пазухой, у ней были уже и другія святыя вещи: нитка четокъ, большой кусокъ мла, вода въ бутылочк, черный крестикъ со стеклышкомъ, въ который ежели посмотрть, то увидишь Святыя горы. Все это она жадно нахватала и бережно понесетъ домой, въ курскую деревню, гд она тотчасъ, среди другихъ бабъ, будетъ разсказывать, что видла и чего не видала… Пришла она въ Святыя горы по тому случаю, что у нея все родятся двченки, а мальчика ни одного не родилось, за что мужъ ее укоряетъ безпрестанно; она вс средства перепробовала и все ни къ чему. Наконецъ, какая-то странница посовтовала ей сходить въ Кіевъ или на Святыя горы, и она, съ согласія мужика, пошла.