Очерки из истории канонического права XI–XII вв.: Ансельм Луккский, Феодор Вальсамон, Нерсес Лампронский

Как следует из «Периох» к утраченным частям труда Ливия, древнеримский историк описал кампанию Красса против бастарнов в 134-й Книге[282]. При этом мы знаем из рукописной традиции «Периох», что книги Ливия со 121-й по заключительную 142-ю были опубликованы историком только после смерти Августа, вероятно, во избежание как связанного с придворным раболепством лукавства, так и вызываемых беспристрастным изложением событий личных осложнений[283]. Несмотря на то, что между Ливием и Августом существовали дружеские взаимоотношения, вероятно, историк имел основания реально опасаться за свое будущее и за будущее своего труда в случае правдивого рассказа о тех событиях, которые сопровождали восхождение Августа на Олимп власти. Хорошо известно, что глубоко почитавший авторитет Ливия Корнелий Тацит, упоминая о дружбе между Ливием и Августом, вкладывает рассказ о ней в уста осужденного при Тиберии историка Кремуция Корда:

«Тит Ливий, самый прославленный, самый красноречивый и правдивый из наших историков, такими похвалами превознес Гнея Помпея, что Август прозвал его помпеянцем и, однако, это не помешало их дружеским отношениям. Сципиона, Афрания, этого самого Брута, этого самого Кассия он часто именует выдающимися мужами и нигде – разбойниками и отцеубийцами, каковое наименование им присвоено ныне».[284]

Труды Корда были уничтожены в соответствии с сенатским постановлением вслед за работами Тита Лабиена – историка-помпеянца, павшего жертвой репрессий еще при Августе за свою историческую добросовестность.

История инспекции Октавианом храма Юпитера Феретрия свидетельствует о том, что верховный понтифик Август, осуществлявший «воссоздание храмов», не брезговал подлогом и сознательным искажением исторической правды в целях укрепления личной несменяемой власти. Вероятно, этим объясняется распространение в римском обществе леденящей душу истории о том, как Октавиан еще в период Мутинской войны одним ударом уложил консула Авла Гирция, а затем распорядился отравить раненого в бою у Галльского Форума Пансу, которые с формальной точки зрения были его соратниками и союзниками. Данная легенда, свидетельствующая о глубочайшем недоверии к личности Августа, характерном для римского патрициата, единогласно пересказывается как Тацитом, так и Светонием[285]. Вряд ли следует распространяться о тираническом и подлом характере правления Тиберия – в красках описанном Тацитом и Светонием, – который лишь унаследовал титулы своего предшественника.

Как отмечал исследователь Н. А. Машкин, фиктивный характер «восстановления республики», за ширмой которой скрывалось учреждение монархической власти в Риме, было ясно осознано древнегреческой историографической традицией в лице Диона Кассия[286]. «Римская История» Диона Кассия была хорошо известна в комниновской Византии в первую очередь благодаря «Анналам» Иоанна Зонары, и Вальсамон, вероятно, имел о ней определенное представление. Впрочем, исторические труды, созданные в эпоху домината, в частности «Церковные истории» Евсевия и Сократа Схоластика, были также широко распространены среди образованных представителей византийского клира. Характерный для домината монархический деспотизм воспринимался даже в IV в. как данность. Свирепость цезарей, описанная Аммианом Марцеллином, на фоне процессов распада имперской государственности[287] затмевала в сознании новых поколений историческую трагедию, связанную с политическими истоками принципата. А между тем эта трагедия нашла своих собственных Эсхилов и Софоклов в виде многовековой традиции историописания, простирающейся от Ливия и Тацита до М. И. Ростовцева и сэра Рональда Сайма[288].

Неосведомленность Феодора Вальсамона в области древнеримской истории, некритическое формальное восприятие им трудов Иосифа Флавия, подчеркнутая лояльность византийского канониста к любой современной ему политической власти вне зависимости от того, кто находился у кормила этой власти – Мануил Комнин или его кровавый родственник Андроник, – делали вальсамоновы схолии памятником права, крайне уязвимым для исторической критики даже на том уровне, на котором находилась византийская историография эпохи Комнинов.

Нерсес Лампронский: Армяно-Византийский церковный диалог

Нерсес Лампронаци (Нерсес Лампронский (1153–1198) родился в крепости Лампрон, господствующей над Тарсом Киликийским. Как пишет армянский иезуит и исследователь творчества Нерсеса И. Кешичян в своем издании «“Изъяснения Божественной Литургии” Нерсеса»[289], прадед Нерсеса Лампронского по имени Ошин родился в 1070 г. в Карабахе и переселился в Киликию вместе с семьей в период сельджукского нашествия. Отец Нерсеса Ошин принадлежал к древнему роду князей Аршакидов, в то время как мать Шахандут была племянницей знаменитого армянского католикоса Нерсеса Шнорали (Благодатного).

Миниатюра Нового Времени с изображением Нерсеса Лампронского