Прекрасную коллекцію старыхъ малыхъ можно было видть въ одно время въ знакомой намъ гостинниц отъ половины девятаго вечера до половины двнадцатаго. Впрочемъ вотъ уже нсколько времени; какъ мы потеряли ихъ изъ виду. Кром того въ гостиниц Радуга на улиц Флитъ находилась, да мы уврены, что и теперь находятся, два отличные образчика старыхъ малыхъ; они всегда бывало имли въ перегородк ближайшій къ камину и всегда курили не сигары, но трубки изъ длинныхъ черешневыхъ чубуковъ, концы которыхъ скрывались, гд-то далеко подъ столомъ. Эти старые малые были въ своемъ род люди великіе — толстые, краснолицые и блоголовые; всегда занимали тоже самое самое: одинъ по одну сторону стола, другой по другую; курили они и пили съ соблюденіемъ величайшаго достоинства; вс знали ихъ, а нкоторые даже считали ихъ безсмертными.
Мистеръ Джонъ Дунсъ принадлежалъ, числу старыхъ малыхъ послдняго разряда; то есть не къ числу безсмертныхъ, но серьёзныхъ; былъ былъ удалившійся перчаточникъ, вдвоемъ, и жилъ въ улиц Курситоръ на Чансрилэн не одинъ, но съ тремя дочерьми, взрослыми и незамужними. Онъ былъ коротенькій, кругленькій человкъ, съ огромнымъ лицомъ и имлъ величайшее сходство съ виннымъ боченкомъ: всегда носилъ шляпу съ широкими полями, фракъ съ широкими полями и имлъ весьма важную походку, свойственную вообще всмъ старымъ малымъ. Регулярность его не уступала патентованнымъ часамъ, въ девять часовъ онъ завтракалъ, посл завтрака одвался; немного отдыхалъ, потомъ отправлялся въ любимую таверну, выпивалъ стаканъ элю и прочитывалъ газету; возвращался домой и бралъ дочерей прогуляться, въ три часа обдалъ, выпивалъ стаканъ грогу и выкуривалъ трубку, дремалъ, пилъ чай, прогуливался и снова приходилъ въ ту же таверну. Чудная эта таверна! какъ очаровательно проводятся въ ней вечера! Тамъ бывалъ мистеръ Харрисъ — стряпчій по дламъ, и мистеръ Джэннингсъ — датскій портной (оба такіе же весельчаки, какъ и онъ самъ), и еще Джонсъ, адвокатскій писецъ, — чудакъ такой этотъ Джонсъ, славный товарищъ, сколько у него анекдотовъ! и вс они четверо просиживали каждый вечеръ аккуратно до трехъ четвертей двнадцатаго, курили трубки, попивали грогъ, разсказывали анекдоты и предавались чистосердечному удовольствію,
Иногда Джонсъ длалъ предложеніе постить за полъ-цны Друрилевскій театръ, посмотрть два послднихъ дйствія пяти-актной трагедіи, новенькій водевиль или балетъ, и въ такихъ случаяхъ вс четверо отправлялись вмст. Они никогда не торопились, но обыкновенно, выпивъ съ комфортомъ свой грогъ и заказавъ приготовить къ ихъ приходу бифштексъ и устрицъ, уходили съ обычнымъ достоинствомъ. Въ партеръ входили они весьма хладнокровно, какъ длается благоразумными людьми какъ длалось даже еще въ ту пору, когда мистеръ Дунсъ былъ молодой человкъ и когда маэстро Бетти находился на самомъ верху своей популярности. Мистеръ Дунсъ даже и теперь живо припоминаетъ, эту пору: помнитъ, какъ бывало, дождавшись праздника, онъ покидалъ контору, отправлялся къ партернымъ дверямъ съ одиннадцати часовъ утра и дожидался у нихъ до шести часовъ вечера, подкрпляя себя отъ усталости и несносной теплоты сандвичами, заблаговременно завернутыми въ носовой платокъ и нсколькими каплями вина, налитыми въ маленькую стлкянку. Въ антрактахъ мистеръ Дунсъ, мастеръ Харристъ и мистеръ Джэннингсъ поднимались съ мста и осматривали ложи, а Джонсъ — этотъ всевдущій Джонсъ — показывалъ имъ первыхъ лондонскихъ красавицъ и щеголихъ: при чемъ мистеръ Дунсъ приглаживалъ свои волосы, поправлялъ шейный платокъ, наводилъ огромную трубу по указанію и длалъ свои замчанія: «да, дйствительно прекрасная женщина, чудесная женщина!» а иногда, смотря по обстоятельствамъ, говаривалъ: «а какъ ты думаешь, Джонсъ, вдь она могла бы быть немного и получше?» Когда начинался балетъ, Джонсъ Дунсъ и другіе старые малые обращали все свое вниманіе на сцену. «Джонсъ — этотъ злодй Джонсъ — передавали на-ухо Джону Дунсу силы критическія замчанія: Джону Дунсу свои критическіе замчанія, Джонъ Дунсъ сообщилъ ихъ мистеру Харрису, а мистеръ Харрисъ мистеру Джэннингсу, и посл вс четверо начинали хохотать, и хохотали до слзъ.