Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI—XVII вв

История этого монастыря в Смутное время очень известна. Находясь вблизи столицы и на одной из главных дорог всего государства, блистая великим именем своего основателя, кипя богатством и многолюдством "в селех работные чади крестьянства", Сергиева обитель была одним из заметнейших населенных мест всей страны. Перенеся осаду от тушин­ских воевод, она быстро стянула к себе людей и средства из подчиненных ей волостей и приписных монастырей. По "вине и промыслу" троицкого архимандрита Дионисия, обитель распорядилась своим добром и трудом своей работной чади всецело на пользу ближних. Московское "разоре­ние", т.е. погром и сожжение Москвы в марте 1611 года, указало Диони­сию, кому и как необходимо помогать. Из Москвы, как и из других мест, "всеми путьми быша беглецы" к Сергиеву монастырю. Разоренные люди нуждались в крове, уходе и лекарствах, а многие, уже не нуждаясь в помо­щи, ожидали лишь христианского погребения. Монахи и монастырские слуги и крестьяне строили больницы, "дворы и избы разные на странно- приимство всякому чину"; собирали запасы на содержание презреваемых в этих больницах и дворах; питали и лечили больных и слабых; хоронили умерших; "по путем и по лесам ездили и смотрели того, чтоб звери не ели, и мученых от врагов, мертвых и умирающих, всех сбирали". Такая деятельность вышла далеко за стены обители. Больницы и богадельни были помещены "во округе монастыря", в слободах и селах; "приставы с лошадьми" постоянно ездили по дорогам; хлеб и запасы тянулись к мо­настырю издалека. Все это нуждалось в военной защите и в особом по­кровительстве власти, так как обычного гражданского порядка не суще­ствовало. Единственной же властью, на которую мог опереться монас­тырь, в ту пору была власть подмосковного ополчения, сперва земского, при жизни Ляпунова, а затем казачьего, после его смерти. Монастырь от­стоял всего в 60 верстах от Москвы и входил в сферу казачьего ведения и влияния. Он поневоле должен был завязать постоянные и тесные сноше­ния с казачьими подмосковными таборами, принимать от них помощь и защиту и, в свою очередь, помогать им. Есть, например, отказная грамота бояр и воевод Трубецкого и Заруцкого, данная 20 августа 1611 года по че­лобитью архимандрита Дионисия и келаря Авраамия на земли в Торус- ском уезде, приобретенные троицким монастырем в силу духовного заве­щания. Монастырь таким образом искал утверждения своих прав у каза­чьего правительства. В свою очередь, и это самое правительство обраща­лось в трудные минуты за помощью и содействием к монастырю. Осенью 1611 года, когда казачьи таборы были стеснены подошедшим под Москву войском гетмана Хоткевича, Трубецкой "с товарищи и со всеми атаманы писали в Троицкий Сергиев монастырь со многим молением о свинцу и о зелии (порохе) и паки моляще, чтобы (из монастыря) писали грамоты во все городы о помощи". Монастырские власти исполнили казачье "моле­ние"; послали грамоты, снарядили даже послов в города "для сбору рат­ных людей", а в таборы отправили "пеших троицких слуг и служебников с свинцом и с зелием". Так, из соседства монастыря и таборов проистекала необходимость совместных действий, согласия и взаимопомощи. При этих условиях монастырь не мог говорить так, как говорил Гермоген. Для пат­риарха таборы были вражеским станом, для монастыря они были прави­тельственным центром; патриарх предостерегал города от общения с под­московным войском, а монастырь взывал к тем же городам о помощи этому войску и о соединении с ним на общего врага. Сидя в тюрьме на Ки­рилловском подворье, Гермоген был совершенно свободен от всяких пар­тий и влияний, действовавших в московском обществе, а монастырские власти, трудясь на просторе, были связаны по рукам и ногам своими отно­шениями к возобладавшей временно казаческой власти224.