Это обстоятельство заметно отразилось и на знаменитых троицких грамотах 1611-1612 гг. Они были обращены ко всей земщине и звали ее на борьбу с ляхами и изменниками, сидевшими в Москве. Во всех сохранившихся от 1611 года подобных грамотах троицкие власти зовут города на помощь таборам и на соединение с подмосковными воинскими людьми. Сперва, еще при жизни Ляпунова, власти пишут: "ратными людьми и казною помогите, чтоб ныне собранное множество народу христианского войска здеся на Москве скудости ради не разошлося". Когда же Ляпунова не стало и служилые люди разбрелись, а Хоткевич теснил казаков, монастырские грамоты просят: "ратными людьми помогите, чтоб ныне под Москвою скудости ради утеснением боярам и воеводам и всяким воинским людям порухи не учинилось никоторыя". В монастыре как будто не делают различия между Ляпуновым и Заруцким и в грамотах молчат о той розни, которая сгубила ополчение. В течение всего 1611 года Дионисий и его "писцы борзые" еще верят в возможность общего действия и прочного единения казачества и земских слоев и рознь их представляют временною и случайной: "Хотя будет и есть близко в ваших пределех которые недоволы, - пишут они в города, - Бога для отложите то на время, чтоб о едином всем вам с ними (т.е. подмосковными воинскими людьми) положити подвиг свой... Аще совокупным и единогласным молением прибегнем ко всещедрому в Троице славимому Богу... и обще обещаемся подвиг сотворити..., милостив владыка... избавит нас нашедшия лютыя смерти и вечного порабощения латынского". Не нужно сомневаться в искренности этих строк и думать, что троицкие монахи или "очень мало знали" о положении дел или же склонны были "мирволить" казачеству. Разумеется, они видели разладицу и казачье "воровство" под Москвою, но они оценивали его иначе, чем патриарх. Для них подмосковные "бояре" были общеземским правительством и, пока оно не было заменено другим, более законным, они считали обязанностью ему повиноваться и поддерживать его. О смутах же, в среде этого правительства, пока они казались преходящими, монахи должны были молчать уже из простого приличия и из боязни оглашением их повредить делу народного единения. Настроение монастырской братии, однако, изменилось в 1612 году, когда она увидела, что в Ярославле образовалась новая власть, а под Москвою окончательно взяли верх "воровские заводцы". Тогда, уже не мирволя этим "заводцам", Дионисий с братьею приглашал князя Пожарского и других воевод "собраться во едино место" отдельно от казаков или итти в самый Троицкий монастырь и действовать оттуда для освобождения Москвы, не сливаясь в одну рать с воровскими заводцами225.
Итак, грамоты патриарха и грамоты троицких властей говорили московским людям не одно и то же. Патриарх призывал московских людей сплотиться для борьбы не только с польскою властью, но и с казачьим беззаконием, а троицкая братия звала города соединиться с казачеством и поддержать его в его борьбе с поляками и литвою. Примирить и совместить советы Гермогена и Дионисия было невозможно: они предполагали совершенно различные комбинации политических сил и исходили из взаимно противоположногапонимания_казачества. Для Гермогена казачество было противогосударственной силой, с которой нужно было бороться как с врагом; это был старый московский взгляд, воспитанный наблюдениями над десятилетней Смутой. Дионисию же и его братии казачество до начала 1612 года представлялось силою, ставшею за весь народ "для избавления нашея истинныя христианския православныя веры"; это был новый взгляд, созданный в ополчении Ляпунова, когда в казаках стали видеть желанных союзников и прямых борцов за национальное дело. Какой из этих взглядов был усвоен так называемым нижегородским ополчением, решить нетрудно. Смерть Ляпунова и возобновление самозванщи- ны, в подмосковных таборах показали земщине, как опасна идеализация казаческой среды, - и все замосковные, понизовые и поморские города и волости, поднимаясь в исходе 1611 года на подвиг очищения Москвы, усвоили себе то отношение к казачеству, какое находим у Гермогена. Это необходимо помнить при обсуждении вопроса как о возникновении народного движения в Нижнем-Новгороде, так и о руководящих его началах.
VI