Очерки поэтики и риторики архитектуры

Солнце светит над Андалусией более трехсот дней в году, дождей в июле и августе вовсе не бывает, поэтому комфорт здесь обеспечивается тенью и фонтанами. Дворы – резервуары света, галереи обрамляют свет тенью. Галереи спроектированы с расчетом угла падения лучей солнца: например, Тронного зала они не достигают даже в день зимнего солнцестояния380. Окон мало, и они либо опущены до самого пола, либо подняты очень высоко, поэтому жаркие лучи почти не касаются нижней зоны помещений, где протекала жизнь обитателей, не пользовавшихся ни стульями, ни креслами.

Струи фонтанов не только увлажняют сухой воздух. «Вода в Альгамбре – такой же строительный материал, как мрамор и керамика»381. Поднимаясь и ниспадая, струи подражают переходящим в арки тонким стволам колонн – отличная иллюстрация к мысли Шопенгауэра о родстве архитектуры и гидравлики: «Ибо то, что делает архитектура для идеи тяжести там, где последняя является в соединении с инерцией, то гидравлика делает для этой же самой идеи там, где к ней присоединяется текучесть, т. е. бесформенность, величайшая подвижность и прозрачность»382. Но и ритмическими перекличками с архитектурными формами роль фонтанов не ограничивается: лепет их струй так же заставляет ощутить окружающую тишину, как арабеска – будь то многоцветная изразцовая облицовка стен или монохромная резьба по стуку – придает художественную ценность простой оштукатуренной и побеленной поверхности.

Фонтаны питают бассейны. Вода, защищенная от ветра обрамляющими бассейн корпусами, отражает свое обрамление как зеркало. Отражение превращает подлинные объекты в мнимые; игра на их неразличимости противопоставлена в Альгамбре безусловной, как бы на ощупь воспринимаемой прочности стен, покрытых орнаментальной резьбой по стуку.

У гуляющих по дворам, галереям, залам, переходам Альгамбры появляется шанс отказаться от привычного отношения туриста к архитектуре как к ряду объектов, воспринимаемых отчужденно, со стороны, из своего мира, заведомо не совпадающего с миром, в котором жили те, для кого был построен этот комплекс. Здесь сад, чаша фонтана, арка обращаются к нам не только своими зримыми формами, но и включенными в медальоны и картуши каллиграфическими надписями от первого лица. Отпуская самим себе изысканные комплименты383, они благодаря нашему знанию смысла этих надписей словно бы становятся заколдованными живыми существами.

Мусульманские поэты XIV–XV веков воспевали Альгамбру как «жилище наслаждения». В середине XX века Рихард Хаманн весьма своеобразно представил наслаждения, которым предавались ее обитатели: «Только похотливое воображение европейца – доказательством чего служит ориенталистское искусство французских романтиков – стремится наполнить эти комнаты дурманящими ароматами гарема. Взыскательный взгляд не видит ничего подобного. Изысканная духовность преобладает здесь над безграничной роскошью и волшебным царством снов, всегда готовая со строгой сдержанностью чувства вернуться к несокрушимо твердой реальности и к логике. Здесь думается не о баядерках и одалисках, а об арабской философии и науке»384.

Странное место избрал немецкий ученый, чтобы уличить французских романтиков в похотливости! Наверное, он писал эти строки, остыв от непосредственного переживания чувственного блаженства, испытываемого любым посетителем Альгамбры, и сосредоточившись мыслью исключительно на тех рациональных методах, виртуозно владея которыми, мусульманские зодчие XIV века создали для гранадских эмиров земной рай385.

Шамбор

К 1539 году, когда Франциск I показывал императору Карлу V свой новый замок Шамбор, он, возможно, был наслышан, что строившийся Карлом уже двенадцать лет дворец в непосредственном соседстве с дворцами Насридов в Альгамбре был задуман на итальянский манер. В литературе по истории искусства и архитектуры время от времени встречаются указания на то, что и в облике Шамбора итальянизмы играют важную роль386. И в самом деле, не заметить их невозможно. Но какова именно их роль в этом здании?

Трудно найти во Франции произведение архитектуры, которое противопоставляет итальянскому вкусу – французский с такой энергией, как Шамбор. Движителем этого противопоставления было тщеславие Франциска I. Главный риторический прием неизвестных нам архитекторов – разделить здание на два совершенно непохожих друг на друга уровня. Ниже карниза третьего этажа – итальянская часть, выше – французская. Верхняя господствует над нижней, как над собственной демонстрационной платформой, на которой французские зодчие дали волю своему первобытному художественному инстинкту387: «Вздымая к небу заросли бесчисленных башенок, ажурных фонарей, балюстрад, галереек, люкарн, каминных труб, флюгеров, шпилей, флагштоков, Шамбор высится на зеленых берегах Косона (левый приток Луары) словно заколдованный замок из сказок Перро. (…) Неповторимое очарование Шамбора – в радостной фантазии его строителей, не скованной ни конформизмом традиции, ни диктатурой нового стиля»388.