Очерки поэтики и риторики архитектуры

Недаром прозвищем Фридриха Вильгельма в близком кругу было But («Камбала»419) и многие свои эскизы к Шарлоттенхофу он подписал тройным именем Fritz-Siam-Butt («Фриц-Сиам-Камбала»)420: ведь камбала глядит только вверх. Выбор Сиама как страны обетованной было одним из многочисленных проявлений «прусского экзотизма», история которого простиралась от китайской чайной Фридриха Великого в его дворце Сан-Суси до оперы Гаспаре Спонтини (музыкального директора Берлинской оперы при Фридрихе Вильгельме III) «Нурмахаль, или Праздник роз в Кашмире» по мотивам «Лаллы-Рук» Томаса Мура – одной из любимых книг кронпринца. Чтобы читать в подлиннике «Шакунталу» Калидасы, он изучал санскрит, а в 1816–1817 годах сочинял роман «Королева Борнео». Закрыв глаза на неприглядные стороны колониализма, он блуждал в воображении по населенной прекрасными людьми стране фантастического богатства и поразительной красоты. На своем «Борнео» будущий король Пруссии осуществлял грезы о восстановленной Священной Римской империи и всемирном распространении христианства421. Роман остался незавершенным, и, думается, одной из причин могло быть смещение области ориентальных увлечений Фридриха Вильгельма с острова Борнео на Сиам – нынешний Таиланд.

Рискну предположить, что импульсом послужил выход в свет в 1818 году трактата Шопенгауэра «Мир как воля и представление». Немецкий философ считал свою систему взглядов новым выражением мудрости, однажды преподанной Буддой. Не знаю, читал ли Фридрих Вильгельм Шопенгауэра, но бездоказательно уверен, что он был по меньшей мере наслышан об идеях автора знаменитого трактата и мог принять в качестве собственного кредо мысль Шопенгауэра об эстетическом наслаждении как оазисе в пустыне жизни. Сиам был тогда единственной страной Индокитая, не подпавшей под контроль европейцев, ибо оказался «ничьим» между владениями Англии и Франции. Поэтому знали в Европе о Сиаме меньше, чем о соседних колонизованных странах – о том же Борнео, Бирме, Малайе, Лаосе, Камбодже, Вьетнаме,– или о великих культурах Востока: индийской, китайской, японской. Сиам тем легче поддавался романтической сублимации, что был страной буддийской, а буддизм благодаря Шопенгауэру стал вызывать у романтически настроенных немецких интеллектуалов благорасположенный интерес.

Двухэтажная почти белая вилла Фридриха Вильгельма состоит из двух пересекающихся тел: меридионально ориентированного корпуса двадцать семь на тринадцать метров и широтного, немного более высокого, двадцать метров на девять. Восточной стороной она примыкает к террасе, насыпанной из земли, вырытой для Рыбоводного пруда.

Восточный фасад – одноэтажный благодаря тому, что уровень террасы совпадает с высотой нижнего этажа. Широтный корпус выходит сюда глубоким портиком на четырех безупречно дорических колоннах. Это-то я и воспринимаю как отсылку к Древней Греции, впрочем, она опосредована здесь Древним Римом. Хотя Палладио приучил европейцев украшать портиками виллы, односторонняя колоннада под фронтоном первоначально была принадлежностью римских храмов, и эта аллюзия неизбежно возникает, стоит взглянуть на любую колоннаду под треугольным фронтоном. Почему бы не вообразить за портиком виллы Шарлоттенхоф вход в некое святилище? Существует же в пригороде Киото вилла, которая стала буддийским храмом, – Павильон Феникса! Я вовсе не считаю Павильон Феникса прообразом виллы в прусском Сиаме, где, разумеется, ничего не могли знать о японском храме. Мне важно указать на поистине «буддийскую» непринужденность, с которой в Шарлоттенхофе соотнесены интерьер и экстерьер, ибо вместо характерного для греческих и римских храмов узкого входа мы видим в глубине портика три высокие остекленные двери.

Если и вообразить за портиком, занимающим треть фасада, вход в святилище, то, вопреки Витрувию, предписывавшему оформлять дорическим ордером храмы Минервы, Марса и Геркулеса, здесь перед нами семейное святилище любовного согласия. Вместо мужественной череды триглифов и метоп над каждой колонной – венок. Над дверьми фриз: в квадратные обрамления заключены светлые силуэты танцовщиц на черном фоне в духе краснофигурных красавиц Мидия. Судя по аналогичному мотиву в кабинете Елизаветы, в декоре виллы это ее тема. В простенках на голубом фоне – гротески: круглые «камеи» с портретами современных представителей прусского и баварского королевских домов сосуществуют с псевдоантичными аллегориями воды, земли и воздуха, представленными фантастическими архитектурными и скульптурными формами, морскими и земными животными, птицами, а также аркадскими девами и юношами. Нет-нет да и мелькнет среди них резвый пухлый крылатый малыш с луком.

С этой стороны вилла имеет, вместе с дверными проемами, девять осей. Ставни покрашены в бело-голубую полоску: геральдические цвета Баварии.