Фасад «Маминого дома» – а фасад тут определенно со стороны Милман-стрит – бывает под лучами солнца только по утрам. Он растянут вширь поперек проезда и симметричен, напоминая силуэтом истребитель, садящийся на палубу авианосца (есть даже протянутый поперек трос). Технические ассоциации лезут в голову из‐за того, что слепая поверхность стены многократно превышает площадь проемов; из‐за окраски, похожей на броню боевых кораблей; из‐за широкого портала, который, не видя в нем двери, легко принять за въезд для автомобилей; и из‐за квадратных оконец, прорезанных в стене без внятного порядка, малая величина которых так соотнесена с единственным большим окном, опущенным слева почти до земли, что, собирая эти впечатления вместе, трудно понять, за что же уцепиться взгляду, как за единицу масштаба. Чему окажется соразмерен человек, появившись рядом с фасадом: большому левому окну? порталу? малым оконцам, которые, впрочем, не равны друг другу? Фасад так активно взывает к вниманию, так настойчиво озадачивает, что понимаешь: лишись он шестидесятиметровой перспективы – и львиная часть риторических усилий уйдет впустую. Чем больше будет рассматривающих, изучающих, интерпретирующих, тем лучше для автора.
Мне легче было бы принять это строение за дом адмирала, чем за «Мамин дом». Впрочем, не соответствует ли его фасад ее характеру? Пожалуй, соответствие выдержано, и этим в какой-то мере оправдываются его странности. Есть отличная фотография, сделанная утром: расступившиеся перед домом деревья позволяют охватить фасад целиком, и в портале сидит на специально вынесенном сиденье, нога на ногу, семидесятилетняя Ванна. Фотограф усадил ее так, чтобы ось симметрии дома пронзила белый, острием вниз, треугольник блузки между отворотами платья, и чтобы за ее силуэтом острый угол между затененными частями ниши был подобен углу между вертикалью средней прорези фасада и косым срезом стены. Неожиданные пересечения, острые углы, ни одна деталь не выглядит спокойно-самодостаточной, всё режет глаз и требует ответа на вопросы: почему? зачем?
Верхняя часть фасада могла бы быть щипцовым завершением, однако расколота надвое, и из расщелины вырастает над ее остекленной частью квадратный глухой массив, завершенный кубиком трубы. Вместо одного тупого, спокойного верхнего щипцового угла Вентури получил два соперничающих друг с другом острых, по утрам дополняемых еще двумя светотеневыми, резкими как бритва, видимыми на фотографии с Ванной. Это, говорят, аллюзия на двускатные крыши обыкновенных сельских домов. Но зачем мне эта аллюзия, если воображаемый щипец расчленен так, что на него больно смотреть? Семантика в моем переживании вытеснена чувственным шоком.
Портал отделен от расщелины перемычкой, выделенной светлым тоном. Пересекая ее, прилеплена к стене тонкая дуга, воображаемый центр которой находится на оси симметрии фасада как раз на высоте лица сидящей Ванны. Посредине дуга разорвана вместе со щипцом; ее концы не имеют зрительной опоры. Это, говорят, аллюзия на полуциркульную арку, которой мог бы быть перекрыт портал. Но почему бы вместо того, чтобы забавлять кого-то несовместимостью перемычки и арки, не предпочесть что-либо одно? Потому что, отвечают одни, это юмор; или, отвечают другие, цитируя самого Вентури, это «сложность и противоречие». Ради чего юмор? Ради чего сложность и противоречие? Ради, отвечают мне, борьбы против серьезной однозначности модернистской архитектуры. Но окружающие дома в этом окраинном районе Филадельфии не модернистичны без всякой борьбы с модернизмом. Так почему в гостях у Ванны Вентури я должен думать о борьбе ее сына с модернизмом?
Левый конец дуги немного не доходит до оконца, тогда как под правым никакого оконца нет. Зато правее протянута до самого угла горизонтальная лента окон. Все окна прикреплены к натянутому горизонтально двойному «тросу», а слева на нем висит, как пуговица на нитках, большое квадратное окно, разделенное крестовиной на четыре малых. «Мамин дом» как бы подмигивает мне и обнажает зубы в широкой улыбке, будто хочет вовлечь меня в сомнительную сделку. Что я должен думать о хозяйке этого ухмыляющегося дома?
Своевольное, опрокидывающее ожидания обращение с архитектурными деталями, чертежно-графическая тонкость рельефных линий – все это способствует ощущению фиктивности объекта: передо мной стоит плоскость с абстрактной композицией, за которой как бы нет массива стены. Заглядывая вглубь расщелины, вижу, что тонкая плоскость фасада заходит за боковые стороны разлома. То же самое обнаруживается на трех углах дома (за исключением правого по фасаду – с ленточным остеклением), когда обходишь его кругом: углов, оказывается, нет, так как протяженность фасадной и садовой стен не совппадает с объемом здания. Дом кажется скроенным из листов тонкого материала, как дворец Стокле с его окнами, вылезшими за границу между фасадом и крышей. Не дом, а макет дома в натуральную величину.