Очерки поэтики и риторики архитектуры

Крутизна лестницы, соединяющей ателье с витриной, в которой не манекены, а живые люди могут демонстрировать достижения современной гигиены и санитарно-технического дизайна, – убеждает меня в том, что два эти помещения – концептуальные антиподы виллы. Равнодушная природа, в которую вставлена витрина, обессмысливает эксгибиционистские побуждения человека и сводит его пребывание внутри витрины в любование собой-в-лесу. Я вижу в этом ироническую интерпретацию прозрачности стеклянного павильона Джонсона как эстетски-поверхностного воплощения идеи о человеке-в-природе. Это ответ японского архитектора на западный японизм.

Взгляните еще раз на план виллы Сэдзимы. Не правда ли, он напоминает схематически изображенный, тысячекратно уменьшенный город? Даунтаун опоясан периферийными районами, а сквозь их кольцо прорываются протуберанцы территорий, осваиваемых городом вдоль магистралей. Может быть, эта вилла и есть метафора города – но такого, какого в действительности не может быть, ибо в центре этой утопической модели господствуют философия и художественное творчество, оттеснившие на периферию практицизм жизни. В этом смысле идея Сэдзимы – принципиально антигородская идея, в отличие от сугубо пригородной идеи стеклянного павильона Джонсона.

Городской особняк

Дом Пауфа

Трижды в течение первой половины XVII века Амстердам «увеличивал свою территорию благодаря прекрасно рассчитанным шедеврам градостроительства – концентрическим каналам, грахтам, и трижды они обстраивались окаймлявшими их с обеих сторон рядами величавых домов, богатых и при этом простых», – читаем у Йохана Хёйзинги515. «Амстердам – это увенчанный фигурным фронтоном дом на берегу канала в три окна шириной и четыре этажа высотой», – сформулировал Петр Вайль516.

За узкими фасадами с фигурными щипцами и фронтонами в просторных чистых комнатах с большими окнами жили предприимчивые купцы, искусные ремесленники, финансисты, судовладельцы и флотоводцы, советники и чины городского правления, прокуроры, адвокаты и судьи, депутаты Генеральных и провинциальных штатов. Круг семей, из которых выходили властители и законодатели Республики Соединенных провинций, «устанавливался, как правило, только обычаем и поэтому никогда не был ни официально, ни совершенно закрытым. К 1600 году этот круг едва ли мог быть назван аристократией, но лишь правящим классом. Он не был резко отграничен от наиболее состоятельных бюргеров и даже от лавочников. Богатство или расчетливый брак не раз давали доступ туда чужеродным элементам. (…) Их дети изучают право в Лейдене и совершают затем grand tour по Франции и Италии. Деловая жизнь на верфях, в гаванях, в конторах и на бирже держит этих патрициев в постоянном контакте с горожанами и ремесленниками. Они сами еще достаточно бюргеры, чтобы уважать старые добродетели простоты и бережливости. (…) Каждый заказывает или собирает живопись, все так или иначе покровительствуют поэзии, Церкви или образованию. Высший городской слой постепенно формируется в настоящую бюргерскую аристократию, которая представляет собой сильную, здоровую и, прежде всего, очень равномерно распределенную группу потребителей культуры»517.

«Ни фахверк, ни дома с нависающими верхними этажами здесь не привились… Причиной того, что эта простая форма дома получила наибольшее распространение, была все та же бюргерская простота, желание иметь квартиру для одной семьи, не нуждавшейся в бесчисленной челяди. При таком типе дома на долю изобретательности архитектора приходилось сравнительно немного»518. Особняку на грахте необходимы глубокий подвал и вместительный чердак для хранения товаров. Поскольку далеко не каждый хозяин городского дома владел еще и сельским поместьем, природа – как место отдыха, объект натурфилософских наблюдений, лаборатория для выращивания целебных растений, пособница в тюльпанном промысле, поставщица букетов для натюрмортов – представлена садом позади дома.

История мировой архитектуры до изобретения во второй половине ХХ века типовых сборных домов из стандартных деталей заводского изготовления убеждает в том, что когда от зданий определенного назначения требовалось соответствие достаточно простому стандарту, это побуждало зодчих совершенствоваться в том, что, собственно, и делает их постройки произведениями архитектуры: в пропорциях, в соотношении масштабов окон, дверей и прочих элементов фасада, в использовании материалов различного цвета и фактуры, в применении декора либо в отказе от него. Чем строже поэтика жанра, тем изощреннее индивидуальная риторика творцов. Так было и в голландских городах XVII века. Хёйзинга утверждал, что выстроившиеся вдоль грахта амстердамские дома, как целое, «рассматриваемое не только с социально-экономической точки зрения, но и как чисто архитектурное явление, своими достоинствами превосходили Версаль»519. Он был прав.