Очерки поэтики и риторики архитектуры

Но сколь бы оригинальна ни была собственная архитектура голландцев, сетует Хёйзинга, имея в виду Ренессанс, длившийся в этой стране до второй четверти XVII века, «скоро она уже не доставляла удовольствия знатным заказчикам и быстро выходила из моды». Под влиянием французских и итальянских новшеств «радостный декор уступает место кирпичу и песчанику. Ступенчатый фасад, который уже более не удовлетворяет вкусам, скрывается за изогнутыми линиями фронтона или исчезает вовсе. С тех пор как амстердамские отцы города покинули узкие улочки Оуде Зей, чтобы обосноваться „на Грахте“520, это бесподобное тройное кольцо каналов украшается домами того типа, которые проектировал Филип Фингбоонс, отдельными или сдвоенными, из природного камня или из черного промасленного кирпича, с карнизами вместо заостренных фронтонов, и, при всей своей скромности, ведущими свое происхождение от французского hotel или итальянского palazzo»521. Интересно, что дома, спроектированные Фингбоонсом, – отдельные или сдвоенные. Значит, даже когда участок позволял построить один широкий дом, вытянувшийся вдоль канала, он ставил два (почти) одинаковых дома, соблюдая правило поэтики голландского частного городского дома: он должен выходить на улицу или на набережную узкой стороной. Такое расположение корпуса типично для городов, в которых высоко ценят землю.

Знаменитейший из домов Фингбоонса стоит на Господском канале (Herengracht) в створе улицы Богоявления (Driekoningenstraat) под номером 168. Он построил этот дом в 1638 году для Михеля Пауфа – основателя Вест-Индской компании, которой принадлежало монопольное право торговли в Америке и Западной Африке. Новый Амстердам – будущий Нью-Йорк – детище этой компании. Михель скончался спустя два года после въезда в новый особняк; вдова пережила его на тридцать семь лет. Впоследствии в этом доме жили некоторые бургомистры Амстердама. Ныне здание называется «Амстердамским домом» – частью Института театра, предоставляемой институтом в аренду для проведения деловых встреч, конференций, банкетов, для празднования свадеб, юбилеев и пр.

Непривычной для амстердамских старожилов особенностью фасада этого дома была выступающая вверх средняя часть, увенчанная небольшим треугольным фронтоном и фланкированная волютами. Амстердамцы назвали это изобретение Фингбоонса «фронтоном-шейкой», а сам особняк, облицованный светло-серым немецким песчаником, – «Белым домом».

Вплоть до середины 1660‐х Белый дом служил образцом для особняков голландских патрициев. Вероятно, фронтон-шейка вошел в моду благодаря антропоморфности силуэта (такой фронтон над телом здания – его «голова») и отдаленному сходству с силуэтами римско-католических церквей типа Иль Джезу. До перестройки в 1728 году522 аллюзия на Иль Джезу была более явной. По сохранившемуся чертежу фасада523 и картине ван дер Хейдена «Дома на Херенграхте и Старый Харлемский шлюз»524 видно, что первоначально окна были украшены треугольными и дугообразными сандриками, чередовавшимися в шахматном порядке как бы в напоминание о сандриках Иль Джезу. Не объясняется ли этим и выбор необычного для местной традиции облицовочного камня, похожего на травертин римских церквей? Я думаю, самолюбию протестантов льстил прием переноса архитектурных форм, выработанных католиками, на другие типы зданий.

Сосед Белого дома слева, на изгибе канала, – дом купца Бартолотти, построенный двадцатью годами ранее в позднеренессансном стиле525. Очевидно, заказчик полагал, что сограждане отнесутся к нему тем уважительнее, чем обильнее будет изукрашен фасад особняка. По белокаменному декору этого дома можно составить целый атлас архитектурных украшений того времени. Над карнизом, венчающим второй этаж, золотыми буквами вписаны в картуши девизы, излучающие самодовольство владельца: «Изобретательностью и неустанным трудом», «Верой и добродетелью». Это здание, выглядящее тщеславным франтом, нацепившим на себя все украшения, оказавшиеся под рукой, амстердамцы окрестили «Пестрым домом».

Правый сосед особняка Пауфа был перестроен в 1725 году. Безукоризненно плоскую мембрану из сизого кирпича, перфорированную двенадцатью прямоугольными проемами и скупо украшенную лишь тонкими полочками под каждым окном, венчает роскошный каменный карниз цвета сливок: две вздыбившиеся друг против друга волюты сжимают женский маскарон – торец балки для подъема и спуска товаров. Над ним – раковина с веером волют, похожих на страусовые перья, под ним – полная фруктов корзина, напоминающая знаменитый миланский натюрморт Караваджо. Намек на рог изобилия или (что то же) на торговые операции с колониальными товарами? На картуше, как бы свисающем с карниза, блестит позолотой надпись: «Слава Богу».