Одержимые. Женщины, ведьмы и демоны в царской России

Мастер психологических характеристик, увлеченный противоречиями между людьми в целом и в русской культуре, объединяющей западные и восточные характеристики и ценности, в частности, Достоевский присоединился к писателям-реалистам, обратившим свое внимание на феномен кликушества. Как и портреты юродивых, образы бесоодержимых и народных святых в его творчестве изменились с развитием его философских идей. Отвращение Достоевского к самопровозглашенным святым, в глубине души которых, по его мнению, таилось зло, нашло выход в повести 1847 года «Хозяйка». В повести есть и «полоумная» Катерина, находящаяся под непонятной властью колдуна и богомольца Ильи Мурина. Катерина обладает лишь некоторыми характерными признаками, приписываемыми одержимым, в то время как кликуш в шедевре Достоевского – романе «Братья Карамазовы» (1879–1880), написанном более тридцати лет спустя, – легко узнать благодаря тщательному вниманию автора к православному контексту драмы одержимости. Одержимые лечатся в монастыре у старца Зосимы, которого в романе называют святым. Матери главных героев «Братьев Карамазовых»[470] Достоевский придает черты Богородицы, что делает ее образ более запоминающимся, чем образ Катерины, несмотря на то что Софья Карамазова практически не появляется в этом романе, где мужчины сражаются за христианские и атеистические принципы. Два упомянутых шедевра документируют развитие мысли Достоевского от радикальной фазы, когда он был очарован материализмом и позитивизмом (то есть тем, что Запад мог предложить России), до фазы неприятия западной философии и глубокой веры в русский народ, долженствующий спасти страну. Кликуши в этих произведениях – женщины, ставшие жертвами. В «Хозяйке» издевательства над Катериной обнажают темную сторону народной религии, которая в ходе повести сводит на нет гуманистические усилия философа Ордынова, материалиста и рационалиста. Софья Ивановна же в «Братьях Карамазовых» через свои страдания и слезы становится образцом красоты и силы, которые дарит миру православие, в отличие от разрушительных тенденций холодного рационализма и материализма.

Литературные критики не видят в главной героине «Хозяйки» Катерине кликушу. Обычно они пишут об этой недооцененной повести как о выражении раннего увлечения Достоевского философскими исследованиями противоборствующих идей, в этом случае утопического социализма и популярного манихейского мышления, противопоставляющего добро злу[471]. Виктор Террас, например, навешивает на «Хозяйку» ярлык «художественной неудачи», но признает, что повесть «содержит семена некоторых из самых глубоких идей Достоевского, включая тему «Великого инквизитора» из «Братьев Карамазовых»[472]. Рудольф Нойхаузер, напротив, предпочитает рассматривать эту повесть как отражение современных автору революционных идей, называя ее «социально-политической аллегорией, отражающей интеллектуальную сцену 1846–1847 гг.». В то же время он ставит Катерину в один ряд с другими героинями Достоевского, воплощающих в себе качества «животворящей Матери-земли» и Богородицы. Отстаивая идеалы любви и красоты, Катерина, согласно Нойхаузеру, тем не менее не может остаться неиспорченной «злом… в извращенном обществе»[473]. Хотя интерпретация Нойхаузера убедительна, она не дает полного портрета главной героини, которая считает себя одержимой.

В начале «Хозяйки» Достоевский изображает свою героиню страдающей от какого-то загадочного недуга, для исцеления которого она ищет духовной помощи. Лишь постепенно читатель узнает, что прекрасная Катерина считает, будто ее заколдовал ее возлюбленный – Илья Мурин. Мурин ранее был любовником ее матери. Достоевский предвосхищает откровение Катерины о том, что ее испортили, показывая ее при первом появлении в церкви, традиционном месте припадков у бесноватых. Однако у Катерины припадок довольно легкий. Она не корчится, не кричит подобно животному и не падает замертво, как можно было бы ожидать от кликуши. Она просто рыдает. Ее припадок вызван не богослужением – служба давно закончилась, – а сияющей иконой Богородицы, покровом от которой Мурин накрывает ей голову. Когда Катерина приходит в себя, она поднимает голову, и лампада освещает ее заплаканное лицо:

На губах ее мелькала улыбка; но в лице заметны были следы какого-то детского страха и таинственного ужаса. Она робко прижималась к старику, и видно было, что она вся дрожала от волнения.

Во второй раз Катерина появляется в той же церкви перед началом вечерней службы. И, подобно кликуше, которая должна присоединиться к своим товарищам по несчастью в паломничестве по святым местам в поисках утешения и чудесного исцеления, она находится посреди «нищих, старух в лохмотьях, больных и калек, ожидавших у церковных дверей милостыни». Стоящая далеко от алтаря, будто в знак своей «нечистоты», она горячо молится, стоя на коленях у самого входа: «слезы опять катились и сохли на горячих щеках ее, как будто омывая какое-нибудь страшное преступление»[474].