Прыжов сочувствовал этим женщинам, исцеление которых, как он считал, зависело от разрушения религиозных суеверий, особенно веры в ведьм, просвещения крестьян и повышения их уровня жизни[462]
.Однако сострадание Прыжова не распространялось на тех немногих кликуш, которых он охарактеризовал как притворщиц, из‐за бедности делавших из кликушества промысел. Это отсутствие сочувствия согласуется с его нетерпимостью к людям, которых он называет дикарями, патологическими типами или просто мошенниками в другом его основополагающем произведении о народных верованиях – «Двадцать шесть московских лже-пророков, лже-юродивых, дур и дураков»[463]
. В этой книге, первоначальный тираж которой разошелся тиражом в 2000 экземпляров[464], он обдает презрением таких людей, как Татьяна Степановна Босоножка, которые эксплуатировали легковерную публику при помощи предсказаний и лекарств[465]. Босоножка появилась в Москве в 1840‐х годах после неудачной любовной связи, которая, по словам Прыжова, вынудила ее оставить дворянский дом: «она ушла, познакомилась с ханжами и принялась юродствовать». Если верить Прыжову, Босоножка стала настоящей предпринимательницей, распространив слух, что у нее в доме явилась чудотворная икона. Она стала принимать посетителей, продавать им свечи, чтобы поставить перед иконой, склянки со святым маслом от той же иконы и принимать пожертвования. После того, как власти закрыли ее бизнес («постоянные собрания … недоказанные чудеса от иконы, и разные неблаговидные сцены, бывавшие тайно по ночам») и отправили икону в один из московских монастырей, Босоножка отказалась от религиозного промысла, решив выйти замуж, что, по мнению Прыжова, лишний раз доказывало то, что она была аферисткой[466].Увлечение Прыжова лже-юродивыми могло быть вызвано напечатанной в 1859 году повестью Ф. М. Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели», имевшей гоголевские черты. Для образа одного из персонажей этой повести – приживалы, а позже деспота Фомы Фомича Опискина – Достоевский использует в качестве прообраза юродивого Ивана Яковлевича Корейшу (1817–1861), позже описанного Прыжовым. Корейша был печально известен как первый юродивый, помещенный в психиатрическую лечебницу – будущую Преображенскую больницу в Москве. Когда в конце XVII века церковь начала дистанцироваться от людей, объявляющих себя юродивыми, считая их обманщиками, эти самопровозглашенные святые стали вызывать подозрение у представителей закона. К началу XIX века врачи стали определять то, что ранее считалось религиозным призванием, как форму психической неуравновешенности. Несмотря на то что Корейша официально был объявлен сумасшедшим, представители высших сословий тем не менее стекались в лечебницу, где он был изолирован от других больных, чтобы просить его совета и благословения, исходивших, как они считали, непосредственно от Бога[467]
. Поскольку в то время в некоторых элитных кругах возрождался религиозный мистицизм, то внимание, которое представители этих кругов уделяли Корейше, вполне понятно. Достоевский разоблачает Корейшу как шарлатана, описав в повести падение Фомы Фомича. Самопровозглашенный святой «читал вслух душеспасительные книги, толковал с красноречивыми слезами о разных христианских добродетелях; … ходил к обедне и даже к заутрене». Тем не менее его эгоистическое начало одерживало верх, поскольку он кроме того «рассказывал свою жизнь и подвиги» и «мастерски осуждал ближнего»[468].Тем не менее презрение Достоевского в его ранней работе 1859 года к религиозным шарлатанам, выдающим себя за святых юродивых, резко контрастирует с более поздними образами юродивых, ярчайшим примером которых можно назвать христоподобный характер князя Льва Мышкина в романе «Идиот» (1869). Наивность и духовное превосходство Мышкина практически обрекают его на гибель в современном мире. Действительно, расщепление его души, чья русская сторона воплотила христианские истины, борющиеся со злом современного европейского рационализма, гарантировала ему окончательное исключение из европейского общества и заточение в швейцарскую клинику для душевнобольных[469]
.