Одесса — Париж — Москва. Воспоминания художника

Место австрийцев заняли французы, среди которых было много сочувствующих революционным идеям. Французские офицеры всячески оберегали своих солдат от общения с населением, но идеи, очевидно, не считаясь ни с какими запретами, делали свое дело.

Аресты не прекращались. В городе с трудом можно было найти хлеб. Исчезли продукты. Одесса потуже завязала ремень и приготовилась к революционным боям.

Как-то вечером, пробираясь по безлюдной и слабо освещенной Екатерининской улице, Багрицкий и я натолкнулись на патруль французов. Их было трое. Увидев нас, они остановились. Мы продолжали свой путь. Прошли шагов двадцать и вдруг слышим, как кто-то бежит к нам. Француз! Высокий, грузный дядя. За плечом ружье. Подошел очень близко к нам и шепотом спросил: «Большевики?» Опасаясь провокаций, мы громко ответили: «Художники…» Француз дружески пожал нам руки и несколько раз тем же шепотом произнес: «А я большевик…» Затем он вытащил из кармана какую-то коробку и обратился к нам:

— Берите!

То были сигаретки. Мы взяли по одной.

— Еще, — просил он нас. — Раздайте большевикам сувениры от нас, патрульных…

Он сделал жест в сторону дожидавшихся его товарищей. Мы опорожнили коробку. Эдуард и я были ошарашены. Мы не знали, как реагировать, а вдруг — провокатор!

— Ну, я бегу, — добавил он.

Наши руки опять сжала его дружеская теплая рука. Он сделал несколько шагов, потом вернулся и негромко, вполголоса, сказал нам:

— Да здравствует Ленин!

Мы чуть не бросились к нему на шею… Через несколько мгновений силуэты патрулей растаяли в голубом мраке Екатерининской улицы.

Саша из «Гамбринуса»

Раз в неделю вечером к нам приезжал наш меценат и друг художников — инженер Оскар Мишкиблит. Он покупал у нас этюды и давал деньги на краски и холсты. Он брал двух извозчиков, усаживал на них всю компанию (Юхневича, Фраермана, Бориса Успенского, Малика, меня и мою жену) и отвозил нас в известный в то время ресторан «Зимний садок». Там играл воспетый Куприным знаменитый Саша. Завидев нас, скрипач в знак радостного приветствия поднимал над головой скрипку и несколько минут торжественно держал ее.

Он знал, что мы художники, ценил и любил нас. Меценат Оскар заказывал для нас богатый ужин с пивом Санценбакера и свободной музыкой.

Нам казалось, что Саша весь вечер играл только для нас.

Мы без конца чокались с ним. Пили за его счастливый талант и былое здоровье, за его удивительную скрипку. Он много пил, но никогда не бывал пьян. Мы любовно разглядывали его глыбообразную фигуру с огромным животом, его выразительное женское лицо с выступающей челюстью и глубоко сидящими маленькими горящими глазами.

Мы его рисовали. На рисунках делали нежнейшие надписи. Он благодарно улыбался, но рисунков не брал. Он знал песни всего мира и передавал их со всеми присущими им национальными особенностями. Саша играл под сурдинку и речитативом напевал их. Его горячо любили моряки всех стран, он хорошо знал, как волновать их крепкие сердца. Часто мы видели, как здоровенный моряк-детина, сидя за столом с кружкой пива, под звуки его скрипки плакал, как ребенок. Особенно нам нравились две песенки, напеваемые беднотой. В одной — молодой человек упрашивает свою возлюбленную не прислушиваться к тому, что нашептывает ей ее недобрая мать. В другой — сапожник после выпитого стакана красного вина мечтает о завоевании мира.

Это был замечательный виртуоз трактирно-ресторанной музыки. Его удивительное творчество, приносившее нам много радости, запоминалось. Часто, чтобы поднять рабочее настроение, мы напевали сашины песенки.

Нападение

В 1918 году в студии «Свободная мастерская», которой я руководил, занятия шли бесперебойно. Днем живопись, вечером рисунок. На рисунок (обнаженная модель) приходило много художников: Фраерман, Елисевич, Фазини, Гозиасон, Константиновский, Мидлер и Малик.

В Одессе жилось нелегко. После бегства немцев город был захвачен австрийскими оккупантами. В них было нечто опереточное. Они вошли в город с бравурной музыкой, разноцветными флагами и транспарантами. Смена оккупантов была беспрерывной. Исчезли продукты. Рынки были закрыты. Город лихорадило. Появились воры и налетчики, руководимые их вождем, косоглазым Мишкой Япончиком.

Как-то раз поздно вечером, возвращаясь из студии, мы с Фраерманом шли по Екатерининской и по обыкновению вели оживленный разговор на любимую тему — о Париже. И вдруг, на углу Троицкой, нас остановили два налетчика с револьверами.

Один громко скомандовал: «Стой! Руки вверх!»

Мы остановились. Подняли руки. Налетчики ловко и быстро начали нас обшаривать.

— Сема, — воскликнул один, — я у них в карманах нашел хлеб. Они говорят, что художники, но это голодранцы … Что с ними делать?

— Отпустим их, — разочарованно сказал другой.

Нас отпустили.

— Идите, только не оглядывайтесь, — раздраженно добавил он.

И они нас крепко выругали.

Нас спас хлеб, который мы брали для стирания угля на рисунках вместо исчезнувших в городе резинок.

Пройдя шагов пятьдесят, мы остановились, оглянулись. Их и след простыл. Мы рассмеялись.