Одесса — Париж — Москва. Воспоминания художника

Вернувшись в Наробраз, я доложил о результате нашего посещения профессору Щепкину. Он улыбнулся и сказал:

— Придут оккупанты — уплывет с первым пароходом.

Так и случилось. Через неделю пришли французы, и Кузнецов все свои картины и добро погрузил на французский пароход и увез за границу.

Костанди

Для нас, учеников Костанди, имя его — символ не только замечательного художника и великолепного педагога, но и чудесного человека.

Мир живописи Костанди невелик: южная прибрежная дача, тихие розово-желтые закаты, щедро разросшиеся сирени и акации, уснувшие в садах церковки, редкие фигуры грустящих монахов и стариков, и семья со всем ее бытом — вот и все. Но какой огромной значимостью наделен этот небольшой мир! Все приобретает в искусстве Костанди какой-то, только ему присущий, волнующий поэтический смысл.

Невольно вспоминаешь фразу Паскаля: «Чем разумней человек, тем более находит он вокруг себя интересных людей. Люди ограниченны е не замечают разницы между людьми». Это, несомненно, свойство всех больших мастеров.

Поэзия Костанди — особенная. Это поэзия, прошедшая через требовательный ум и строгий вкус, поэзия, очищенная от всяких условностей и наигранностей. Вот почему костандиевская поэзия не гаснет и не стареет.

Костанди первый открыл тонкую и горячую красоту одесского пейзажа. И теперь вся одесская природа как будто носит на себе легкую печать его изумительного глаза, взволнованного сердца. Левитан открыл поэзию северной природы. Костанди — южной.

О палитре Костанди можно писать целые трактаты. Его краски чисты, ярки, звучны, как краски уральских самоцветных камней. Он хорошо знал законы контрастов цвета и широко пользовался ими. Четкий уверенный рисунок, деликатный и вместе с тем живой мазок и всегда тонко обработанная, прекрасная поверхность. И прав был Репин, когда, восхищаясь небольшими полотнами Костанди, называл их «бриллиантами». Да, это настоящие, никогда не потухающие бриллианты!

Чьи работы выдержат соседство с маленькими полотнами Костанди! Назовите! Вы их быстро не назовете. Это трудно разрешимая задача. Я ничуть не впадаю в преувеличение и отдаю себе полный отчет в том, что пишу. Вспомним его жемчужины: «Старики в парке», «Выздоравливающая» (находится в Киевском художественном музее), «Девочка с гусями», «На террасе».

Порой диву даешься: откуда у Костанди такая богатая, сложная, тонкая живописная культура? Где он ее приобрел? В России? За границей? Он хорошо знал французских художников барбизонской школы, великолепно изучил импрессионистов, их методы и приемы, был в курсе всех достижений наших русских художников-новаторов, но никому не подражал. Никогда ни в чем не изменял своей творческой личности, своим требованиям, своему критическому уму. Костанди сумел до конца жизни остаться оригинальным русским художником.

Трудно проследить его творческий путь и установить вехи и даты. Усилия критика, даже упорного, тщетны. Несомненно одно — Костанд и редкий самородок, наделенный исключительным живописным даром и внутренним горением.

Грек по национальности, сын рыбака, малоразговорчивый, немного замкнутый, черные с золотинкой сияющие глаза, серебряная клинообразная бородка, приглушенный чуть хриплый голос. Видавший виды сюртук и старомодная шляпа.

Несмотря на преследовавшую его всю жизнь нужду (жесткий бюджет, большая семья и расходы по делам живописи), он помогал своим нуждающимся ученикам, окружая их любовью и вниманием. Удивляла его гордая независимость. Среди одесских художников, скульпторов и писателей он пользовался неоспоримым авторитетом. Его мнение расценивалось высоко и считалось направляющим. Фраза: «Это сказал Кириак Константинович» — нередко примиряла спорщиков. Оценки Костанди были полны ума, знания, вкуса. У него был неисчерпаемый творческий опыт. Жаль, что мы, его ученики, не записывали его мысли. Сейчас они многих из нас согрели бы.

Трудно назвать кого-нибудь из воспитанников одесской школы наследником констандиевской живописной культуры. Некоторые ученики, стремившиеся к легкой победе, пытались подражать его технике, но из этого ничего не вышло. Дело, очевидно, не только в технике. Все ученики Костанди (их было очень много), даже такие «любимчики», как рано умершие Матинский, Феферкорн, Лаховский-младший, Гнездилов, — к слову, замечательные живописцы, — брали и развивали только отдельные части его большого творческого опыта.

Братья Степан и Иван Колесниковы, И. Бродский и М. Греков, уйдя из школы, «изменили» своему учителю, и каждый из них, достигнув зрелого возраста, нашел свой собственный путь. Отошли от своего мэтра Лаховский-старший, Шатан, Шовкуненко, Фраерман, Мучник. Как колористы все упомянутые художники значительно ниже своего учителя. Конечно, все они, вместе взятые, в своем творчестве сохранили что-то от одесской школы, но это так незначительно, что последователями Костанди считать их никак нельзя. Пожалуй, наиболее верным последователем Костанди был Волокидин — великолепный живописец.