Одесса — Париж — Москва. Воспоминания художника

Глубоко опечалили Костанди отход в начале революции большой группы его учеников от классических традиций и увлечение их западными школами Пикассо, Матисса, Сезанна. Старый учитель говорил об этом с нескрываемой горечью и грустью.

В 1919 году, когда английский флот обстреливал Одессу и снаряды рвались на опустевших улицах, многие «переляканные» художники и писатели бежали из города и потом перекочевывали за границу: Бунин, Юшкевич, Нилус, Мармони. Костанди, крепко связанный с родной, любимой Одессой, не изменил ей и остался с нею.

В дореволюционной Одессе на Дерибасовской был магазин с нежно-голубой вывеской, на которой золотым шрифтом сияла надпись: «Магазин картин Лоренцо». Его яркие витрины всегда были облеплены городскими бездельниками. Картины для Лоренцо писали нуждавшиеся старшие ученики художественного училища, в счастливой мере сочетавшие таланты пейзажиста, мариниста и жанриста. За свою работу они брали небольшие деньги, а за мизерную доплату некоторые готовы были свою продукцию подписать любой известной в художественном мире фамилией.

Работал для этого магазина также и некий таинственный художник-любитель, причинявший Костанди большие неприятности. Дело в том, что фамилия любителя была Костан и красовалась она торжественно большими буквами на его произведениях. Причем подпись была сделана так ловко, что неопытному зрителю трудно было разобрать, что написано на полотне — Костан или Костанди.

Директор магазина, весьма предприимчивый коммерсант, разумеется, широко использовал выгодное для фирмы созвучие фамилий и зарабатывал на этом большие деньги. Почти в каждом доме присяжного поверенного, зубного врача или биржевика висели картины «кисти Костана». И владельцы этих полотен, считавшие себя меценатами, после званого обеда, в момент прилива «эстетических чувств», с подчеркнутой гордостью показывали своим изумленным гостям замечательные «Прибои», «Отливы», и «Закаты», написанные известным художником Костанди.

Кириак Константинович, конечно, знал обо всем этом, но изменить ход вещей и запретить Лоренцо торговать фальшивками не мог. Знали, разумеется, и мы, его ученики.

Однажды, в момент интимного разговора о живописи, я обратился к своему учителю:

— Почему вы, Кириак Константинович, не помешаете Лоренцо торговать пошлыми картинами, подписанными вашей фамилией?

— Пробовал, — ответил он своим глухим, приятным голосом. — Ничего не могу поделать.

И, помолчав, добавил с улыбкой:

— Бессилен.

Прошло десять лет. В 1919 году я, по поручению Одесского исполкома, собирал для музейного фонда (дом Толстого у моста Сабанеева) имущество бежавшей за границу буржуазии. Мои помощники объезжали все брошенные особняки, дачи и квартиры и собирали все, что имело хотя бы отдаленное отношение к искусству. Добра всякого навезли очень много. И, конечно, большое количество картин. Но когда мы, художники, тщательно разобрали и внимательно осмотрели привезенные в солидных музейных рамах портреты Репина и Серова и пейзажи Левитана, то за очень небольшим исключением все они оказались подделками.

Были в коллекциях и знакомые «Приливы», «Отливы», «Закаты» Костана в золоченых купеческих рамах. Искали мы работы Кириака Константиновича, но найти их не удалось. Явление показалось нам характерным и символическим. Одни художники объясняли это тем, что Костанди трудно подделать. Техника его сложна, тонка и требует кропотливого утомительного труда. Другие доказывали, что ученики Костанди, а почти каждый из фальсификаторов прошел в Одесском училище его школу, не желая огорчать любимого учителя, никогда не брались за подделку его полотен.

Я не знаю, куда девались эти «произведения». Возможно, что они до сих пор бесславно покоятся в музейных подвалах. Но тогда мы, художники, в их мрачной судьбе видели символическое действие освежающего и оздоравливающего ветра Октября.

* * *

Почти у каждого из нас, учеников Одесского художественного училища, был свой роман с популярной тогда картиной Костанди «Сирень». Много лирических часов было пережито перед этой работой. Мы приходили в музей тайком ради «Сирени» (она празднично висела в центре стены в богатой раме, вставленной в черный киот) и долго смиренно простаивали перед нею. Насытив юные жадные глаза, уходили, чтобы на улицах и дома с нежностью вспоминать все волнующие детали, согреваться, жить ими.