Одесса — Париж — Москва. Воспоминания художника

— Отец Шолома Алейхема, должен вам сказать, не любил хныкать. Это был живой человек. Он часто говорил: «Если человеку не везет на одной стороне улицы, он должен попробовать вторую». Когда дела его пошатнулись, он ликвидировал свой винный погреб и завел заезжий двор. Заезжий двор, как и винный погреб, обогащал Шолома Алейхема бесконечными наблюдениями. На заезжем дворе останавливались крестьяне, маклеры-купцы, помещики и чиновники. Шолом Алейхем помогал отцу вести хозяйство. Я его часто видел во дворе, среди крестьянских подвод и местечковых бричек. В это время он уже начал пописывать не большие пьески и рассказики. Первыми его читателями были проезжие местечковые евреи. Они смеялись и, вероятно, не очень радовались. Потом… дела у отца опять пошатнулись. Знаете, когда вас полюбит не удача, она от вас долго не отцепится… Родители Шолома Алейхема вынуждены были бросить заезжий двор и наш веселый городок. Мы надолго потеряли из виду Шолома Алейхема. Потом мы узнали, что он студент и учится в Киеве…

Кончив свой рассказ, Новик встал, поглядел на мой рисунок и, усмехаясь, спросил:

— Что вы нашли во мне такого замечательного? Я ведь не знаменитый писатель, а только простой сапожник. Впрочем, я понимаю! Теперь хорошего сапожника уважают не меньше, чем хорошего писателя.

Рис. Нюренберга «Шолом-Алейхем в окружении своих героев» — с. 75 альбома 1963

Вечером он предложил мне нарисовать дом, где родился знаменитый писатель. Мы шли по тихим, пыльным улицам с поразившими меня огромными липами. Новик указал на скромный белый дом с коричневыми резными ставнями. У дома стояло старое сутулое дерево. Его тяжелые ветви устало лежали на крыше.

— Где же памятная доска? В этом доме, наверное, музей Шолома Алейхема? — спросил я.

— Ах, стыдно рассказывать! — Новик печально улыбнулся.

— Неужели Шолома Алейхема так мало ценят в Переяславе?

— Население ценит, но наш городской совет… — Новик сделал паузу. Потом, волнуясь, заговорил о работе переяславских хозяев: — Что им Шолом Алейхем! Ни школы, ни библиотеки, ни музея его имени. Только после долгих просьб и хлопот, когда мы им доказали, что Шолом Алейхем нам, советским людям, близок, что он ненавидел богачей и служителей Бога и всегда тепло писал о бедных и нищих, и что он, наконец, сам часто голодал, — назвали какой-то кривой и убогий переулок «улицей Шолома Алейхема».

Потом радостно добавил:

— А я думаю дожить до того времени, когда на нашей главной улице будет поставлен памятник знаменитому писателю…

Из дневника

Одесса 1916–1920 гг.

1916

7 июля приехала Полинка. Она поселилась на даче неподалеку, где она купалась и жарилась на солнце. Запомнились первые сумерки в степи и ночь в ее комнатке с биением маленьких дешевеньких часов. Я просидел у нее полтора часа. На ней была чертовски белая блузка, придававшая ее лицу какой-то необычайный, женственный аромат, и сейчас чувствуемый мною.

У нее на спине и руках совсем слезла кожа. Ее кожа цвета какао. Поздоровела. Бешено рада. Вот чертик.

Последняя лунная ночь на берегу спавшей речки, в которой ярко отражена воспаленная ночь, и безумная луна, и ее глаза, залитые луной.

Мы просидели молча целый час. Деви с одной страстной еврейкой шатался на высоком берегу и в роще.

Великолепно грустила Полинка, этот чертик, умеющий грустить, когда надо.

Полинка уехала 29 июля. Я никогда не забуду ее фигурки, покрытой живостью и свежестью. В последний раз она обернулась уже из трамвайного вагона. Деви помогал ей нести вещи.

1914. Молодая женщина (Полина Николаевна Мамичева). Бумага, карандаш. 28×11

1917, 3 января (кажется)

Опять появился мой лютый и вместе с тем дорогой чертик. Началось с небольшого концерта. Несколько слезинок за то, что меня «не было на вокзале», и несколько слезинок потому, что я «не приготовил комнаты». Потом отношения исправились. Поселились на Садовой, 12, в доме какой-то неприятной и противной Завалько. Сами топили. Это было большое наслаждение. Опять кофе. У чертика славное платье и прекрасные чулки, придающие ей грациозность. Лицо ее такое же молодое и такое же задорно-ангельское. Прическа изменилась. Научилась лучше и изящнее обходиться со своим туалетом. В огромных ботах йодистого цвета, в лукаво-задорной небольшой шляпке, украшенной золотой вышивкой, в белой вуальке, придающей ей приятно дорожный вид. Она очень своеобразна и интересна.

Кажется, 5 января

Небольшой, но свирепый концерт со всеми характерными особенностями. Схватка на улице, лютое лицо, желчные и тяжкие слова, молчание и, наконец, поцелуи. Опять кофе, ветчина, газеты. Прочли пару сказок Андерсена.

Чертик был на уроке рисования в школе для девочек.

«Бегаю по урокам и оставляю своего чертика совершенно „одинокую“». Эти трогательные слова мне бросила Полинка.