Одесса — Париж — Москва. Воспоминания художника

28 декабря 1921 года после приема наших плакатов Маяковский, сверкая глазами, торжественно заявил:

— Друзья, начальство РОСТА за нашу работоспособность и энтузиазм решило нас наградить новогодним пайком. Каждый из нас получит восемь кило конины и десять кило мороженых яблок. Завтра в 11 часов дня вы должны прийти с санками и тарой на Никольскую, 14. Во дворе увидите вывеску: Продуктовая база РОСТА. Вас там будут ждать. Не опаздывайте. Все. И, улыбаясь, с комической серьезностью добавил:

— Не набрасывайтесь на паек. Умейте себя вести прилично и достойно.

Новый год мы встречали достойно и весело. И сытно.

* * *

По вечерам часто собирались у Осмеркина. В его большую и светлую комнату приходили Кончаловский, Лентулов, Малютин. Маяковский появлялся редко. С его приходом вечеринки стремительно превращались в бурные диспуты.

Поэт торжественно усаживался в качалку и, ритмично покачиваясь, снисходительно спокойно начинал:

— Все натюрмортите и пейзажите… валяйте, валяйте…

Мы настораживались.

— Конечно, все это для фронта и для Донбасса. Вот обрадуете бойцов и шахтеров. Спасибо скажут. Утешили москвичи. Дай им бог здоровья…

Лицо Осмеркина делалось бурым.

— Вы хотите запретить живопись? — спрашивал он, еле сдерживая свое раздражение.

— Да, да, я ее запрещаю, товарищ Осмеркин.

— Вы бы всех загнали в РОСТА…

— И загоню!

— Тоскливо станет…

— Да, натюрмортистам и пейзажистам будет невесело.

Спор явно приближался к ссоре. Чтобы отвлечь внимание спорящих, жена Осмеркина приносила огромный, покрытый копотью чайник с бледным морковным чаем и блюдо с тощими, серыми лепешками. Пожевав лепешку, Маяковский морщился и ядовито бросал:

— Вкусно, как ваша станковая живопись.

* * *

Иногда к себе в гости приглашал член «Бубнового Валета», талантливый живописец — Куприн. Человек, умевший умно бороться с наседавшей на него тяжелой нуждой. Чтобы отвлечься от этой утомительной борьбы, он, кроме живописи, занимался музыкой.

Он сам построил домашний орган и играл нам на нем свои этюды. Часто спрашивал заинтересованно и недоуменно:

— Ну как, нравится? Говорите откровенно!

Отсутствие в продаже красок и кистей его не волновало. Он доставал цветные порошки, льняное масло и на литографском камне натирал для себя (а иногда и для нас) масляные краски. Он научился делать кисти, которые были пропитаны его дружелюбием.

* * *

Свое стихотворение «Необычайное приключение…» Маяковский прочел нам на вечере у М. М. Черемныха. Поэт приехал из Пушкина, где он несколько дней отдыхал и работал. Он привез новое произведение и хотел его прочесть «своим». Мы собрались на квартире Черемныха (она находилась в доме РОСТА). Были: Н. М. Керженцев (заведовавший тогда РОСТА), И. А. Малютин, О. М. Брик, я и моя жена.

Гостеприимные хозяева угощали нас (это в то-то время!) чудесными сибирскими пельменями и коньяком.

После ужина Маяковский прочел «Необычайное приключение…»

Читал он в тот вечер с особенным подъемом. Когда он своим мощным голосом произнес:

Светить —
и никаких гвоздей,
Вот лозунг мой и солнца! —

мы бросились к нему, почувствовав непреодолимое желание пожать ему руку, обнять и поцеловать его.

— Как настоящие алкоголики. Лезете целоваться, — ворчал он.

* * *

Весна 1922 года, 22 мая.

На запыленных, пустующих окнах магазинов появились большие белые афиши. Жирным шрифтом на них было напечатано: «Мы и ЛЕФ». Диспут. Политехнический музей. Вход бесплатный. Начало в 6 часов вечера.

Я рассказал об этой афише заведующему отделом искусств в газете «Правда». Он равнодушно меня выслушал и сказал:

— Сходите в Политехничку, поглядите и послушайте. Если будет интересно — напишите сто — сто пятьдесят строк.

Я согласился.

22 мая вечером, захватив альбом для набросков и блокнот для записей, я отправился в Политехничку. Народу было немного. В основном художники и скульпторы с Верхней Масловки. Увлечение диспутами в те дни уже начало угасать, и никакими яркими афишами затащить народ в музей нельзя было.

Доклад о том, как создавался АХРР, читал художник Кацман.

Неожиданно на сцене появился Маяковский. Он был подобен грозовой туче. Подумать только — в Политехническом музее, в его рабочем кабинете, бесцеремонно расположились его злейшие враги — ахрровцы и ведут себя так, будто это их музей! Может ли он молчать?

Кацман читал монотонно (сохраняю стиль и язык докладчика):

«В чайной около завода мы обедали весело и шумно. С нами обедали извозчики, рабочие и деревенские мужики. Паша Радимов читал свои стихи. Немного подкрепившись, мы еще более радостно настроенные идем к заводу. Объясняем, кто мы и зачем.

Нас понимают без пояснений.

Всячески помогают. Ведут нас в литейную, которую я лично никогда не видел раньше».

Тут Маяковский, не выдержав, вскочил на трибуну и во весь свой мощный голос бросил в зал:

— И с таким «докладчиком» вы сюда пришли, чтобы нас громить???

В зале наступила напряженная тишина.

В этот момент на сцене появился художник и поэт Павел Радимов. Увидев его, Маяковский бросился к нему и, не стесняясь окружающих его художников, грубо обругал его поэзию.