Одесса — Париж — Москва. Воспоминания художника

Теснота сказочная. И такая же вонь. Моя соседка задалась определенной целью — отравить меня. Ночью кражи. Вагон без света. Мы накупили дынь для москвичей — и думаем их умилостивить. На всех станциях сутолока. Спешим, торопимся, скупаем, обжираемся и со скрежетом протискиваемся в уборную, где — увы! — опять кем-то свалены мешки с продуктами.

Самара нас встретила, как и по дороге в Туркестан, вонью и грязью.

Я весь пропитан запахами мочи, борща, кожи, кала и липкого ржаного хлеба. Впечатление кошмара производят бродящие группами и в обнимку голодные дети в грязных, вонючих отрепьях. Запомнилось лицо одной девочки, у которой руки были, как у старухи. Костлявые, высушенные, желто-пепельного цвета. Она поднимала с грязного железнодорожного пути куски кожицы дыни и обсасывала их.

У входа в приемный покой на дрогах замусоленный казенный гроб, рядом внизу возле колес слепая женщина дико оплакивает умершего. Чуть поодаль торговка луком и подсолнухом. Серый забор, такое же выцветшее небо и крепкая площадная брань милиционеров.

Спали в зале 1-го класса.

«Пробовали» два раза борщ с запахом сальной свечи.

Полина остригла волосы и, к радости нашей, уплатила всего лишь 4 тысячи. Это были наши последние деньги.

Опять мытарства у начальника станции и унижения перед милицией.

29 сентября. Сызрань

Были на Волге.

Я вымыл свой пиджак, отстирал свой серо-бурый платок. А главное, умылся и даже неплохо. Пейзаж бабистый какой-то. Уж больно ручной. Баржи спят, берега дремлют, вода чуть движется. Но воздух чист, и радостны дали. Полине очень понравилось сидеть и глядеть, как маленький, чуть заметный пароходик с пискливым свистом и длинным хвостом дыма прятался в берегах голубого тумана.

Позади нас русский пейзаж с березками и желтой листвой. Осень. После Туркестана как-то особенно глубоко дышалось. Белизна березок и горящее золото листвы.

Говорили и мечтали о России.

3 октября

Дали дрянной вагон. Промокли и простудились. Купили поросенка. Повсюду скандалы. Насилу дотащились. Завтра будем в Москве.

4 октября. Москва

Солнечный день. Все мы надоели друг другу. И, кажется, с удовольствием разойдемся. Что готовит мне белокаменная и грязная Москва? Кажется, в воздухе какое-то безразличие и равнодушие ко мне.

Хочется заглянуть в глаза ее.

5 октября

Снег и хождение по учреждениям. Квартиры нет, дела опять нет. Холод, дрова, копоть и заспанное, неумытое лицо.

Хочется сбежать заранее за границу.

13 октября

Переехали на новую квартиру. Б. Сухаревская, 4/11, кв. 29.

Комната не плохая. Из окна — прекрасный вид на московские застройки, ящики с квадратными дырками.

Зато небо хорошо видно — как опрокинутое море.

Начало ноября

Полина ведет себя, как в доме умалишенных. Каждый день концерты, заканчивающиеся слезами и упреками в моей подлости и особенно скупости. Совершенно невозможно жить с ней. Сплошная санатория. И я чувствую себя больным от ее тяжелых, давящих нервов. Хочется какого-нибудь конца. Совершенно не могу работать. Мне приходится весь день тратить на раздражение, упреки глупейшие.

Каракулевое пальто, бриллиантовое кольцо и еще что-то в этом роде.

В общем, какая-то тина, засасывающая меня со всеми моими надеждами, чувствами и радостями, которые мне удалось сохранить, несмотря на все тяжкие условия жизни. Мне приходится все время решать такие вопросы: год грязной, тяжелой халтуры, ни одного рисунка или масла и котиковое пальто — или…

19 ноября

Сегодня вечером Полина вместо брома приняла сулемы. Ее отвели (меня не было) в Шереметьевскую больницу, где ей сделали промывание. Я слышал за дверью ее отчаянные крики. Все надежды на слабый раствор сулемы. Со дня приезда в Москву сплошное невезение. Думаю и верю, что на этом закончатся испытания. Сейчас она спит в комнате нашей. Мне ее искренно жаль.

Москва, 1922

1 января

После двух месяцев мытарств, невыразимых ощущений, грязных дней с Леней и его протеже, после тысячи часов в Жилкомах, Культпромах — получили магазин Мозера. Чувствую, что к неблагополучию.

Компания у нас изумительно разнокалиберная, разношерстная. Не выдержим.

В магазин пришли с хлебом-солью. Расцеловались, но надолго ли?!

Мы уже деремся из-за будущих миллионов, готовы вцепиться друг другу в горло и пить жадно кровь другого. Особенно упорствует Леня. Ох уж этот Леня! Ничему он не научился или, вернее, всему.

Ищем финансистов. Я нашел Моснарком.

Что из всего этого выйдет? А вдруг ничего? Уж больно все напряженно.

Семья Нюренберга, 1924

23 февраля

Сегодня уезжаем в Елисаветград.

Успокоить семью и поглядеть, какой холм земли над нашей дорогой матерью вырос.

Никогда уже мне не говорить «мама» или «мать».

Мать умерла 26 января в 6 часов утра, не приходя в сознание.

Маяковский

Когда я думаю о РОСТА, в памяти возникает образ унылого Милютинского переулка (сейчас улица Мархлевского) с неприветливым пятиэтажным домом. Трудно себе представить, что на 5-м этаже этого дома находилась знаменитая пламенная РОСТА, что там работал Маяковский со своими помощниками — художниками-основниками Черемныхом, Малютиным и пишущим эти строки.