Одежда ныряльщика лежит пуста

– А я вот переживаю по поводу сцены со слезами, – заявляет молодой продюсер-американец. – Если бы решение было за мной, она бы никогда не плакала в кадре. Только не после того, что случилось в том идиотском провальном итальянском ромкоме.

Ты думаешь, что продюсер в чем-то прав, но не можешь ничего сказать. Ты не можешь предать актрису. Между актером и дублером всегда есть это неписаное соглашение. По крайней мере, в твоем случае.

Вы подъезжаете к мечети, и тебе кажется, что ты слышишь свой собственный резкий вздох. Или, может быть, это вы все втроем – продюсер-индус, двадцатипятилетний юноша и ты – одновременно захвачены врасплох. Мечеть огромна и расположена у воды – поначалу тебе кажется, что она стоит на отдельном острове. Она бело-бирюзовая, с затейливо выложенным изразцами минаретом с золотой макушкой, стойкой и острой, как стрелка компаса. У входа в мечеть стоит короткая очередь из туристов. Тебе говорили, что это одна из немногих марокканских мечетей, куда разрешен вход не-мусульманам.

Микроавтобус подъезжает к одному из фургонов, стоящих перед мечетью, и костюмерный отдел облачает тебя в длинную юбку, блузку с длинным рукавом и парик. Тебе выдают шарф, чтобы прикрыть волосы. Сегодня никаких кадров с тобой вдалеке не запланировано, поэтому тебе разрешается повязать шарф самостоятельно.

Сбоку мечети ты видишь ряд двустворчатых дверей в форме заостренных арок, обрамленных колоннами. Некоторые двери окованы бронзой. Съемочная группа заходит в одну из окованных бронзой дверей, и ее отводят в помещение на втором этаже.

Даже лестничный пролет украшен множеством арок и деревянной резьбой. Тебе говорят, что он ведет в женскую галерею, которой не видно из огромного молитвенного зала на первом этаже. Когда ты входишь в женскую галерею, тебя поражает ее размер – там легко могут поместиться пять тысяч женщин. По всему центру комнаты между высоких, украшенных фестонами арок в ряд висят люстры. Полы выложены плиткой и сохраняют прохладу.

Съемочной группе требуется полчаса на то, чтобы установить оборудование. Режиссер шагает туда-сюда, явно озабоченный предстоящей сценой. Он держится руками за голову, словно зажав мозг в тисках.

В массовку набрали марокканок разного возраста, одетых соответственно случаю. Ты наблюдаешь, как они суют туфли в маленькие отделения для обуви в молитвенных ковриках и опускаются на колени лицом к Мекке. Тебе любопытно, молятся ли они сейчас по-настоящему.

Режиссер подзывает тебя и дает указание войти в это помещение мечети, словно пребывая в благоговейном страхе. Это несложно. Ты входишь в комнату и восхищаешься архитектурой. Идешь туда, где молятся женщины. Снимаешь туфли и засовываешь их в кармашки молитвенного ковра. Поправляешь шарф на голове, чтобы убедиться, что надежно в него закутана, и усаживаешься на пятки. Принимаешь ту же позу, что и женщины вокруг.

У одной из статисток ребенок в слинге. Ты не видишь его лица, но все равно не можешь оторвать от него глаз.

Расслабившись на пятках в мечети, ты думаешь о двухмесячном ребенке своей сестры. О своей племяннице.

Ты думаешь о сестре, о том, как однажды утром ранней весной, больше года назад, когда у нее в саду цвели цветы пасхальных оттенков, она позвала тебя в гости. Вы сидели у нее на террасе в одинаковых шезлонгах с подушками в тонкую красную полоску. Твоя сестра работала оформителем интерьеров и покупала вещи для дома с огромной тщательностью. Она повернулась к тебе и сквозь слезы сообщила, что после пяти выкидышей диагноз окончателен: они с ее мужем, Дрю, смирились с тем, что никогда не станут родителями. Она сказала, что ребенок – это все, чего она желает. «Я знаю, что это все из-за того топорного аборта на последнем курсе». Конечно, ты все помнила: ты сказала, что не сможешь отвезти ее в клинику, потому что у тебя встреча с консультантом по устройству на работу, но это была ложь. Ты устала постоянно вытаскивать ее из неприятностей. Сестра поехала сама, и ты всегда себя за это корила.

Сестра подвинулась к твоему шезлонгу и устроилась так, чтобы в буквальном смысле рыдать у тебя на плече, – что, как ты сейчас понимаешь, было частью ее мелодраматического замысла. Но тогда ты приняла все за чистую монету и предложила любую помощь.

Сестра подняла голову с твоего плеча и спросила:

– Правда?

Потом ты раздумывала о том, как быстро она это сказала. Потом живость ее реакции заставила тебя заподозрить, что ее рыдания были наигранными, что она с самого начала использовала тебя в своих целях. Ее отношения с окружающими подвергались такой же тщательной режиссуре, как и ее дом – ни одна ваза на столе не оказывалась там случайно, ни одна диванная подушка не выбивалась цветом из задуманной гаммы, ни один ковер не был хотя бы на квадратный дюйм больше или меньше нужного размера. Она все продумывала и выбирала в соответствии с собственными ожиданиями. В то воскресное утро, взывая к твоей жалости, она хотела, чтобы ты пожертвовала для нее своим телом. Она воспользовалась тем, что ты всегда хотела быть ближе к ней, чем она – к тебе.