Один

Ну, совесть — это такой нравственный компас, который вложен в каждого. Господь, как я понимаю, с нашей помощью, нами решает какие-то задачи. Знаете, как в каждом автомобиле современном есть такая машинка, позволяющая прокладывать маршруты, причем наиболее экономным, а часто наиболее головоломным путем, называется она «навигатор». Вот совесть — она как-то вшита в человека, как навигатор, его можно слушаться, можно не слушаться. Честь противопоставлена совести как набор внешних кодексов, внешних ограничений. Вот Пушкин, например, как истинный аристократ, не очень верил в совесть, не очень доверял ей, а верил в честь. Потому что когда у человека есть предрассудки, то они до рассудка действуют, с рассудком всегда можно договориться. Это мысль верная, хотя, кстати, современные дети усваивают ее с трудом.

«Слышал, что Дон Кихот в свое время был комическим персонажем».

Да, конечно, был. Но просто дело в том, что комизм, пародийность этого персонажа оказалась слишком близка массам. Швейк тоже был пародийным персонажем, а потом люди толпы стали соотносить себя со Швейком. Там больше не с кем особенно себя соотносить. Кстати, в силу того, что роман не закончен, отношение Гашека к Швейку остается таким более-менее амбивалентным. Многие думают, что он им любуется, на самом деле, когда он говорит, что Швейк ужасно милый, Швейк — это идиот. И единственный выживающий персонаж в мире Первой мировой войны — это идиот, нормальному человеку там делать нечего. Швейк идиот и в нравственном отношении тоже. Поэтому говорить о какой-то его любви к персонажу — он к нему относится как Солженицын к Ивану Денисовичу, это терпила. Но просто у Солженицына есть положительные герои — кавторанг, Алешка, а в «Швейке» таких положительных героев нет, разве что автор.

«Прочла «Vita Nostra». Поясните концовку, Саша сдала экзамен или провалила?»

Как я понимаю, она сдала его лучше чем ожидалось. Она удостоилась главного, самого большого поощрения — ей удалось то, что не удается почти никому: она стала словом. И это, я думаю, даже не подлежит никакому обсуждению, это высшая форма. Она не просто сдала, если угодно, она не сдала экзамен — она стала экзаменом, если на то пошло.

«Нормы нравственности претерпевают изменения?»

Конечно, нет ничего более такого релятивного, более относительного.

«В школьные годы, в одном интервью вы говорили, вас сильно изменила влюбленность. Как вы ее переживали?»

С трудом. Но думаю, что это был полезный опыт. Полезный в том смысле, что он научил меня больше на этот тип не западать. Ну, это не школьная влюбленность была уже, а институтская. Это девушка, отношения с которой у меня так или иначе продолжались лет семнадцать, наверное, и они были значимыми, полезными. И именно ей посвящены многие мои стихи. Но я в общем научился как-то не видеть в этом ничего особенного, я научился с этим сложным и прекрасным женским типом сначала сосуществовать, а потом, когда приходит время, от него избавляться. Потому что это очень полезно в смысле стихов, но когда вам нужна семья, вам нужен другой человек. Вот это был полезный опыт, он меня изменил. Вспоминаю ли я об этом с благодарностью — не знаю, наверное, с благодарностью. Ну я тоже ей что-то дал, наверное.

«В либеральной среде расхожим мнением является то, что российское телевидение суть тотальное зло». Не суть, а есть, суть — это множественное число. «Оно зомбирует, растлевает и развращает. Телевидение извлекает из людей все ужасное. Положим, это так. Но тогда вопрос: может ли эта останкинская игла, помещенная в чистые и добрые руки, проводить столь же эффективную работу с обратным результатом?»

Да, конечно. Но видите ли, для того чтобы вытаптывать сорняки, ума не надо. А если вы хотите окультурить сад, надо растить культурные растения. Это совсем другое занятие, и я бы, наверное, никому не посоветовал вот так с оптимизмом смотреть на мир Полдня — простите, мир Саракша, после отключения вещателей, после отключения башен пропаганды. Там люди окажутся в состоянии глубокой лучевой депрессии, лучевой удар произойдет. Там нужно очень долго растить другие души.