Один

У меня есть ощущение, что книга Капоте о путешествии в Советский Союз лучшая. Но это ему не достался сталинский Советский Союз. Там же ему сказал один милиционер, когда он увидел крошечного Капоте в огромной шапке-ушанке, он сказал: «У нас такие тоже есть, но мы их людям не показываем, они дома сидят». А он там был. Гениальная книга, на мой взгляд. А так, конечно, Андре Жид — это, можно сказать, очень важно.

«Не выбор пугает, Дмитрий Львович, а то, что на развилке выбираешь именно развилку. А развилка оказывается русской разбитой обочиной с налипающей на обувь грязью».

Слушайте, вы правы, конечно, да. Развилка — это всегда развилка, ничего особенно красивого в ней нет. Но зато у вас есть возможность на этой развилке и в этой грязи делать свой одинокий выбор. Вы, может быть, хотите, как в Штатах сейчас, где тоже диктат очень силен — попробуйте там высказаться публично в защиту Кевина Спейси, великого актера. Я посмотрю, что с вами будет. Эта великая русская обочина грязная, она сильна тем, что она дает вам возможность очень сильно оттолкнуться и очень высоко улететь. И Россия, я думаю, еще укажет свет миру именно по контрасту со своим сегодняшним состоянием. А мы вернемся через три минуты.

_{РЕКЛАМА}

Вот интересный вопрос:

«Продолжая тему Капоте, давно хочу вас спросить, чем вызвана такая неприязнь к нему со стороны Гора Видала. Вообще как вы относитесь к творчеству последнего?»

Гор Видал — большой писатель, роман «Бэрр», когда-то переводившийся в «Иностранке», произвел на меня очень теплые впечатления. Но, конечно, с Капоте его сравнивать нельзя. Понимаете, есть замечательная совершенно мемуарная страничка Стайрона про Капоте, там одна страница, где он пишет: «Конечно, хороший я писатель, но вот у Трумена фраза звенит, а у меня не звенит, а у меня не звенит». Она действительно у Трумена звенит, и больше так никто не умеет.

Дело даже не в том, что у него фраза звенит, а дело в том, что Капоте, тут мы вспоминали недавно с Кутенковым его рассказ «Привет, незнакомец», этот «Hello, Stranger», и я лишний раз поразился, какой страшной глубины этот рассказ, как он меня поразил еще в детстве. И когда я прочел его в «Музыке для хамелеонов», я же всего Капоте начал читать очень рано, с тех пор как мне Алла Адольфовна, учительница моя, дала «The Grass Harp» — все, что я находил, я читал. И мне привозили много из-за границы его, и я прочел когда «Незнакомца»… А «Незнакомец», кстати, был переведен и в России, в одной антологии для подростков. Я поразился тому, как много туда заложено, как он амбивалентен, кругл и как его можно по-разному прочитать. Может быть, он действительно влюбился в эту девочку, а не просто испытывал к ней сострадание.

Ну прочтите, это очень сложный и очень хитрый рассказ — рассказ о том, как беззаконная любовь разрушила жизнь человека, о том, как он любит маленьких девочек, и о том, как нельзя не любить маленьких девочек. Но он для себя выдает это за гуманность, за человечность. Ну, это такая, понимаете, что ли, более американская, и менее сопливая, менее слюнтяйская, более жестокая версия Гумберта. Хотя роман Набокова совсем не про это, а, как мне кажется, про Россию. Ну ладно.

А почему Гор Видал его любил или не любил — знаете, я когда-то спросил про Капоте одного очень хорошего писателя, а именно Майкла Каннингема, который, как и Капоте, не скрывал своей гомосексуальности. Говорю: «Ну как вы относитесь к Трумену?» — «Никак». Знаете, он сказал, вот дословно я помню: «Это кружевные занавески на окнах большой американской литературы».— «Ах же ты,— мне захотелось ему сказать.— Ну если он — кружевные занавески, то про тебя-то я уж вообще не знаю, хотя ты очень хороший писатель». Ну какие тебе кружевные занавески, гениальный писатель! Да, немножко кружевной, конечно, но это, знаете, я прямо тогда обиделся и наговорил ему резкостей в этом интервью. Хотя Каннингем прекрасный.

Я к тому, что Капоте вызывает у многих неприязнь как такой, знаете… Не только у Гора Видала. Про Гора Видала он наговорил каких-то сплетен, пустил про него. Он был вообще на язык парнем довольно несдержанным, и с очень многими в жизни рассорился навеки именно по причине своей, так сказать, сплетнической и немножко бабской природы. Ну это бывает у гения, подумаешь. Бродский же говорил: «Самое интересное — это метафизика и сплетни. Впрочем, это одно и то же». Именно потому, что о метафизике мы тоже не знаем ничего определенного. Так вот, Гор Видал просто обиделся на конкретный эпизод.