Один

Соломины, Штольцы и Костанжоглы — они проигрывают здесь, потому что… Ну, знаете, гениально это понял Лесков в рассказе «Железная воля»: ты со своей железной волей сюда приходишь, а потом умираешь, объевшись блинами. Потому что Россия плохо совместима с железной волей, железо ржавеет в этой структуре. И здесь надо вести себя или как Обломов, или как Шубин. Вообще здесь все получает Николай Петрович Кирсанов, который умеет любить. Поэтому Соломин — это не венец далеко.

«Знаете ли вы сочинения, в которых герой постепенно узнает о себе и своих желаниях много нового, зачастую мерзкого? Нужно ли человеку это знание?»

Отвечу после паузы.

_{РЕКЛАМА}

Продолжаем разговор.

Так вот, знаю ли я сочинения, в которых герой постепенно узнает о себе и своих желаниях много мерзкого? Нужно ли человеку это знание? Нужно. Вообще самопознание — не всегда приятная вещь. Ну, из самых наглядных примеров — конечно, это ситуация, где убийца ищет сам себя, прежде всего «Падший ангел» Хьертсберга, из которого замечательный Паркер сделал «Сердце ангела». «Falling Angel» — по-моему, один из тех романов (слава богу, он переведен), который заслуживает называться классикой XX века.

Вообще герой, который все глубже и глубже проваливается, спускается в себя и узнает все больше ужасного, — это довольно известный такой архетип. Ну, в частности, скажем, «Страж» Чарльза Маклина, который я считаю совершенно великим романом, просто выдающимся. Много других есть таких историй. Я сейчас не вспомню навскидку, но где герой в результате глубокой регрессии узнает о себе все больше чудовищного.

И, да, надо это знать, конечно. Для того чтобы это обуздать, это надо знать. Иначе, понимаете, это вырвется неконтролируемо в один ужасный момент, и вы ничего уже не сделаете просто, вы не остановите эти силы. Человек сам для себя ведь большая неожиданность. Мы говорим, что мы скучно живем, а мы ведь понятия не имеем, что там в нас таится. И любопытно иногда… Ну, как Тамара Афанасьева сказала как-то мне в интервью: «Я и жажду, и боюсь этого знания». Я вот скорее жажду этого знания. Кстати, школа мне очень помогает сублимировать какие-то дурные мои черты — тягу к власти, например. Хотя, может быть, ее у меня и нет, но теперь и не появится.

«Является ли утиная охота для Зилова и путешествие на самой легкой лодке в мире для Коваля некоторой метафорой несбыточных надежд и целей, ради которых и стоит жить? Когда наступает обладание, приходит и разочарование».

Василий, это не совсем так. Это метафора другой прекрасной жизни, которую герой может начать. Мы все думаем, что можем в один прекрасный момент начать чистую жизнь. Для кого-то это утиная охота, для кого-то — далекое и бесконечно откладываемое путешествие прекрасное, которое начинается с Яузы, а заканчивается чуть ли не в океане, у Покойного озера. Для кого-то это любой вариант бегства за границу. Для кого-то, скажем, как для героя «Сладкой жизни», это возвращение к идеальной возлюбленной, чистой девочке, которая где-то там тебя ждет. У Набокова это была метафора возвращения к родному языку, который «где-то там меня поджидает, за райскими воротами, а войду — и там мертвый шмель и сухая трава». На самом деле это такая очень распространенная сюжетная метафора.

Но, к сожалению (вот тут самое страшное), всегда оказывается, что пока ты где-то там ходил, за воротами успели произойти необратимые изменения. Ну, грех себя цитировать, но: пока Одиссей возвращался на Итаку, Итака тоже сложа руки не сидела, она тоже путешествовала; и когда он вернулся, точнее, нагнал этот блуждающий остров, они оба блуждали друг за другом, и когда он ее нагнал, то увидел, что там все не так. Кстати, может быть, хорошая была бы книга, если бы кто-то взялся написать такую новую «Одиссею»: «Пока ты там странствовал, тут все пришло в упадок и запустение». Поэтому и утиная охота никогда не получится, и возвращение к родному языку будет утопией.