Один день ясного неба

— Они нашли упоминание обо мне в старом храмовом гимне. Случайный обрывок фразы. «И придет Дез’ре» или что-то в этом роде. — Она хмыкнула. — Он оказался прав. Мне пришлось стать сильнее.

Ходил слух, будто она бросила кровавый сгусток своих месячных в суп посетителю, который в ее ресторане дурно отозвался о Плантенитти. Она случайно подслушала. «В твоей еде моя кровь, парень», — заявила она в ответ на упрек, что ему не понравился вкус приготовленного ею блюда. Когда же тот сказал, что уж лучше он будет есть этот ее суп, чем то, что готовил жирдяй, который довел себя до разрыва сердца, Дез’ре плюнула себе в ладонь и, дав ему слюнявой рукой пощечину, вышвырнула вон; в конце концов, только конченые дураки не придавали значения природе ожирения.

— А ты вела дневник, Дез’ре?

— Конечно. Кое-как. Его начинают читать после того, как ты выберешь себе учеников.

Он ласково поглаживал ее.

— А я поняла, что моим преемником будешь ты, в первый же день, когда ты пришел. — Она помолчала. — Говоришь, я тебя пугала. Но и ты меня тоже пугал.

— Мне же тогда было шестнадцать, Дез’ре. А потом всем нам было по девятнадцать. И ты уже была нездорова.

Она прошептала слова, которые он не расслышал. Он так и не мог решить, что же он чувствовал к ней. Но был рад, что говорит ей все это, хотя уже не мог ее утешить.

— Дез’ре, мне пора.

— Да-да, конечно.

Он встал. Ему стало зябко, но он старался не дрожать от холода. Она обвила руками его колени. И в доме сразу потеплело.

— Завьер…

— М-м…

— Прости меня. — Она принюхалась.

Вот оно.

— Прости меня, Завьер,

Он пробурчал что-то невнятное. Сердце бешено билось. Ему хотелось, услышать от нее еще что-нибудь, чтобы она повторила эти слова и — больше ничего не говорила, никогда. Ему хотелось остаться у нее и хотелось уйти — незамедлительно. Ему хотелось сесть у алтаря или взобраться на дерево, чтобы она стояла внизу и нараспев повторяла эти слова. Чтобы нашла Доминика и повторяла нараспев эти слова. И держала голову Сиси. Теперь, когда он услышал от нее эти слова, этого было недостаточно, но что еще она могла сделать?

Дез’ре вздохнула.

— Я как-то попытался снова собрать их вместе, — сообщил он.

Она поморщилась:

— И что они тебе на это сказали?

— Они были… единодушны.

— Мне казалось, у вас с Энтали однажды что-то могло получиться…

— Что, например?

— Не знаю. — Ее настроение постоянно менялось, и это его нервировало. Она провела пальцем по стеблю физалиса. — Мне надо пригласить специалиста, который может проверить, не испортился ли дом.

Стебли физалиса забились по углам комнаты и исчезли.

— Может быть, вы могли стать друг для друга утешением. — Она протяжно цыкнула сквозь зубы. — Но в ваши отношения вмешалась Найя, разве нет? Мне следовало сказать тебе, что на ней не надо жениться. Но ты не можешь меня за это винить. Она была неприятная девчонка.

— Дез’ре, она до сих пор является! — Для него это было невыносимо.

Она закусила губу.

— До сих пор? И как же тогда получилось, что она не приходила к тебе?

Он устало пожал плечами.

— Если я что-то понимаю в жизни, то только Найе было под силу заставить тебя покончить с привычкой глотать мотыльков.

Завьер изумился, как же она не просекла, что старое пристрастие вспыхнуло в нем с новой силой.

— А ты покончила с мотыльками? — спросил он.

— Да ладно! — насмешливо фыркнула она. — Я могу мигом. Это легко.

— Но ты сильно подсела, Дез’ре.

— Конечно! Ты тоже. Мы же с тобой необычные.

Нет, она не просекла. Он был готов принять ее извинения и ее слепоту.

И тут ему в голову пришла неожиданная догадка.

— Призрак Плантенитти, вероятно, тоже все еще бродит. Ищет женщину, которую любил.

Ее грудь казалась одряхлевшей.

— Он умер на кухне. Я подоспела вовремя, перед тем как его дух отлетел.

— И ты… что ты сделала?

Дез’ре уперла руки в боки.

— Я срезала его пятку.

Он молча смотрел на нее. Удивительная женщина!

— Есть хочешь? — спросила Дез’ре.

* * *

Многие полагали, что она любит пускать кровь и кромсать мясо ножом, но в глубине души он знал, что она обожает печь. На ее кухне превыше всего ценилась точность дозировки. Она была олицетворением чистоты, аккуратности и тщательной выверенности рецептов выпечки и злилась, если приходилось работать до седьмого пота. Теперь у нее на кухне все было иначе.

Запасы свисали с потолка кухни и громоздились кучами на столах. Алые питайи, порезанные по диагонали на дольки, с театрально сияющей сливочной мякотью; чернослив в бочонках, вручную снятые с веток лимоны на золотистых веточках — каждый размером с кулак; шишковатые джекфруты и пучки мяты. На полу — рядом с детской рогаткой — валялись рассыпанные толстые стебли ванили и пушистые стручки тамариндов. В кладовке хранились сахар и какао-бобы в больших каменных бочках; на кокосовых стружках виднелись отпечатки грязных ладоней. В холодильной комнате он увидел рядом с большими шматками жирного сливочного масла гору стоптанных сандалий. Темный нерафинированный сахар-песок хрустел под ногами. Забытая башня из пустых коробок, явно составленная детскими ручонками. И муравьи.