Один день ясного неба

Завьер вгляделся в черные волны. Вдалеке он различил мерцавшие белые и голубые огни над Притти-тауном: празднество в Гранд-театре было в полном разгаре. Плыть было легко. Он провел большим пальцем по щетинистой щеке. Захотелось принять ванну, побриться и умастить тело маслом.

Не будет ли Анис возражать, что он пришел ее навестить? Помнит ли еще, как он оттолкнул ее от своего тела? Если она станет возражать, если прогонит, что ж, он оставит ее в покое. Но это был странный день, полный сюрпризов и опасностей. Он видел, какой силой нужно было обладать целительнице, чтобы растянуть свою спину, и как сильно пришлось ей изогнуться, чтобы разгладить мышцы талии и избавиться от судорог. Была ли она здорова и счастлива, все ли у нее хорошо? Сегодня, как никогда прежде, его голова была забита мыслями о ней. И это правда, что он никогда никого не любил так, как любил ее, как Дез’ре любила своих детей. Это печально? Он усмехнулся: уворачиваться от ее тела, восхищаясь им так же, как Данду восхищался крыльями Сонтейн, — вот это нечто!

Он сунул сандалии в сумку. Возможно, она позволит ему приготовить на своей кухне шипы из зарослей. Очистит их, пропустит через мелкое сито, потом через муслин. А он ей покажет, как выдавливать из шипов сок, растирая между ладонями — так женщины вечером умащивают маслом волосы. А потом она, может быть, уложит его на кушетку и сделает массаж: касаясь его кожи одним, двумя, тремя, восемью или всеми десятью серебряными пальцами. Она почует, как сильно он хочет проглотить мотылька и как он почти это сделал. И она будет им гордиться, ни слова об этом не сказав.

Я никогда, никогда! Видишь, я уже был близок к этому. Но я никогда!

И надо было видеть при этом ее лицо.

Вокруг него в прибрежной траве сверчки распевали свои гимны. У него были грязные руки. Он вслушался, нет ли признаков Найи, так, на всякий случай, обернул записную книжку пальмовыми листьями, которые сорвал с ближайшего дерева, и туго привязал сумку к голове. Возможно, она не придет отпраздновать эту годовщину. Но он тем не менее намеревался вернуться в «Стихотворное древо» с неповрежденной записной книжкой.

Зажал ремешок сумки зубами. Когда он подплыл к берегу, соленый воздух, попадавший в легкие, казался едким и пах яблоками. Он плыл, делая энергичные гребки, подняв голову над водой.

Интересно, после того как Сонтейн Интиасар скажет отцу, что радетель назначил начало свадебной трапезы на ранний час, Интиасар рассвирепеет? Но ему было все равно. Для Сонтейн и Данду он сделал верный выбор продуктов. Он это понял по жужжанию своих ладоней, по выражению лица Сонтейн.

И улыбнулся ночному небу.

Он решил найти Романзу в лесной глуши. Испечь пудинг с по крайней мере шестью разными вкусами и ароматами. Не такой изумительный, конечно, как у Дез’ре, но именно такой, как его описал парнишка: хлебный пудинг! Кукурузный пудинг! Ванильный! Из сладкого картофеля!

Звуки праздника в Притти-тауне стали громче.

Он плыл по ночному морю, сильно отличавшемуся от дневного, высоко подняв голову, чтобы уберечь сумку от воды. Под стальной водной гладью, под его ногами, разрывающими водную толщу, разверзались бездны, в которых рождались новые виды живых существ: масло и чешуя смешивались в безымянные эликсиры, запекавшиеся в лунном свете и претерпевавшие изменения в клеточной структуре, настолько малозаметные, что только его потомки смогут увидеть результат.

Анис. Анис. Анис!

* * *

На пляже Карнейдж собрались сотни людей — они танцевали и пили по всей длине песчаной линии. Повсюду потрескивали разноцветные костры, похожие на сгорбленных сверхъестественных зверей, пляшущие блики пламени озаряли тела, лица и песок, мелькая так стремительно, что он невольно зажмурился.

Завьер плыл к берегу, на ходу прикидывая, сколько там людей, и обдумывая свою стратегию. Многие жители Притти-тауна знали его в лицо, но в основном его почитатели обитали на других островах архипелага. Он мог бы затеряться в суматохе, укрыться в темных закоулках, ему лишь следовало как можно быстрее покинуть пляж. Он поднял взгляд наверх, к «Стихотворному древу» на вершине утеса. Му зажгла в ресторанных окнах синие лампы — это был их сигнал, что в заведении все идет хорошо. Он любил эту женщину. Замаринованная коза будет напоена ароматами трав и соков и готова для медленной обжарки. Сегодня он положит ее в вырытую в земле печь и будет тушить всю ночь, посыпав корицей и специями. Но он принял другое решение: козу приготовить только для своих близких. Для Айо, Чсе и ее подружек; для Му и ее мужа и их троих детей, для матушки Сут и отца Найи, может быть, для женщины Айо, если еще не поздно ее пригласить и если брат согласится представить ее членам семьи.