Матери несли умирающих младенцев, стягивались к ней больные невиданной прежде чумой, и не было конца этой людской реке. Дело зашло слишком далеко. Доведенная до полусмерти, монахиня отступилась от задуманного – но люди не могли, не хотели с этим мириться.
Несчастную били, кромсали, разделывали на части, чтобы добыть все до капли, исцелить как можно больше.
Владыки свыше узрели эту жестокость, эту непомерную жажду, и смилостивились над несчастной, забрав ее искалеченное тело на утес Морниар, где она переродилась в Госпожу боли – мученицу, заступницу умирающих.
Поговаривают, она не утратила великодушия и по-прежнему одаряет исцелением всех страждущих. Дура, честное слово! Мне не понять – и все же я глядела на себя и гадала, вернет ли мне кровь прежнее тело.
В дверь постучали. Я закрыла книгу, придерживая пальцем страницу.
– Просила же не беспокоить!
Дверь все равно отворилась, и при виде очередной сестры я закатила глаза.
– Здравствуй, Нора, – заговорила она.
– Слушайте, дайте побыть в тишине! Все равно совсем скоро уезжаю. – Я опять уткнулась в книгу, но сестра не двинулась с места.
Девица была высокой и на редкость симпатичной, даже невзирая на прятавший волосы покров, а на меня смотрела большими сочувственными глазами, настороженно поджав припухлые губы. Овал полнощекого румяного лица был совершенен и кончался изящным подбородком. Держалась сестра осторожно, как бы опасаясь меня вывести.
– Вам что? – спросила я.
– Это я. Далила.
Быть не может! Какой невинной девочкой она была и в какую неотразимую красавицу выросла. На миг меня захлестнул восторг.
– Надо же! Как давно мы не виделись!
– И правда. – Она закрыла за собой.
– Жалко только, обстоятельства не лучшие. – Я показала книгой на изуродованную правую сторону тела.
– Брось, – нахмурилась она и помотала головой. – Я рада уже тому, что ты выжила.
Я со вздохом положила книгу на тумбочку к стопке других.
– Не скажу про себя того же.
После неловкой минутной заминки я продолжила разговор:
– Как ты узнала, что я здесь?
– Мать Винри сообщила.
– Кто?
– Монахиня, которой ты тогда вернула мою Каселуду.
– Помню-помню. – Я мягко улыбнулась.
– Можно?
Я кивнула. Она придвинула к койке стул и села.
– Какой ты стала… Слов нет, – не уставала поражаться я.
Вблизи ее красота, пусть совсем невинная, очаровывала еще сильнее. Робкая, даже пугливая, с лазоревыми глазами и оформленной грудью, Далила была лакомой добычей для беспринципных кавалеров.
Она, зардевшись, попыталась прикрыть лицо покровом.
– Это комплимент, – пояснила я, если вдруг непонятно. – Знаешь, я ведь раньше втайне надеялась, что ты сойдешься с Джеремией. Что с тобой он вырастет нормальным человеком. – Это признание явно ее потрясло. – Сейчас-то я понимаю, что ты достойна куда большего, чем даст моя семья.
– Джеремия всегда был душкой! – вступилась Далила за брата.
Я кивнула.
– Да, но мы притягиваем несчастья. После того случая в лесу ему запретили общаться с ровесниками не из Басксина. Он даже мне перестал писать.
Далила улыбнулась про себя.
– Видимо, всем нам достался горький жребий.
– Далила, расскажи лучше, как тебе в монастыре.
Она какое-то время помолчала, глядя на книгу в руках, прежде чем поднять глаза.
– Ничего. Помогаю людям, насколько могу. Хуже гнили ничего нет и быть не может. Ну а ты как?
– Да помаленьку, – хмыкнула я и подняла правую культю. Предплечье при этом как будто странно и неприятно выкрутило. Далила вся съежилась, осознав свою глупость.
– Я не знаю, как быть, Далила. – Слезы вновь подступали, но сейчас почему-то было не стыдно. – Я так высоко летала и в один день лишилась всего. В голове не укладывается… – Помолчав, я озвучила вопрос, который никому, даже себе, не видела смысла задавать: – За что мне такое наказание?
Перед глазами все задрожало. Я шмыгнула носом, чувствуя, как затрясся подбородок. Далила хранила молчание и просто слушала. Я подняла глаза к потолку в надежде, что слезы затекут обратно.
– Говорят, придется вернуться к родителям, и… я не знаю, что делать.
– Бывает и хуже.
Не лучшие слова, но, с другой стороны, что вообще тут следует сказать?
– Да? Куда уж хуже? Моя жизнь кончена. Я осталась никчемной калекой, меня выгоняют к тем, кто считает меня ужасной дочерью. Куда, спрашиваю, хуже?
Далила молчала.
– Скажи вот что. Тебя ведь тоже всего лишили, когда забрали в монастырь. Как ты смирилась? Как пережила запрет на колдовство? – Тут в уме громом грянул яркий всполох осознания. – Колдовство… – пробормотала я. Дрожащий голос выравнивался.
– Что колдовство? – переспросила она.
Я посмотрела на Далилу с надеждой, но встретила в ее глазах лишь замешательство.
– Ты же можешь исцелять, так? Исцели меня. Верни мне тело, верни смысл жизни!
Она вскочила со стула и попятилась.
– Нора, я не могу.
– Почему?
– Запрещено. К тому же я даже не знаю, поможет ли.
– Ну пожалуйста. – Ни стыд, ни гордость меня больше не сдерживали. Терять мне уже нечего. Если нужно, буду перед ней пресмыкаться: ради исцеления я готова на что угодно.
– Все все поймут, когда тебя увидят. Имя Эрефиэля пострадает.