Одиночество контактного человека. Дневники 1953–1998 годов

– А что случилось?

– Так я ведь знаю, что если я встану, то мне придется рецензию на Шошина[766] писать.

15.8.81. Масса историй, знакомств. Юрий Левитанский[767] сказал вчера, что вырезал мою «Полетику»[768] и спрятал. Он думал, что я моложе.

Сосед по столу Ждан[769], ректор ВГИКа, бывший советник по культуре во Франции, рассказал о Шолохове. Тот приехал к Арагону (хотя Арагон его не любил), к нему бросились корреспонденты.

– Как вы относитесь к «Живаго»?

– Моя хата с краю, – сказал Шолохов. – Я бы печатал. А так, что я? Живу в стороне, в Союзе писателей не бываю.

Из музея Родена вышел недовольный.

– Это все говно, – сказал он.

19.8.81. Из рассказов Хелемского[770]. После разоблачения Сталина реабилитировали Шамиля[771]. Шкловский сказал:

– Вы слышали, Ивана Грозного из партии исключили, но зато приняли Шамиля.

…Каверин сказал, что перечитывает Грэма Грина и Стивенсона, чтобы учиться строить композицию. Нынешние литераторы не умеют строить композицию, это особенно видно по роману.

…Левитанский слушал, пока Хелемский перечислял двухтомники, которые выпустили поэты вроде Шестины[772] в Москве, и сказал:

– Народ любит двухтомники.

18.10.81. Собираемся в Олимпию. Утреннее море, удивительное купание: я – и Эгейский простор. Ощущение счастья. Вода держит тебя, плывешь легко, оглянулся – берег уже далеко-далеко. И красота сказочная. Юнна Мориц пророчествует и заклинает – она заставляет поднимать руки и наполняться энергией солнца. Это скорее забавно, но все же видишь, что это человек большого таланта.

…Олимпийский стадион… В музее Юнна Мориц говорит, что искусство знает, как ломаться, – и только оно может быть настоящим искусством. Иногда знание менее интересно, чем незнание. Можно надумать очень много по поводу осколков, но знание эти домыслы разрушает.

Ю. М.: «Иконостасик Куняев»[773].

22.10.81. …Юнна Мориц читает Иосифа[774]. Говорит много прекрасного о литературе, но, как обычно, я ничего не запоминаю. Остается ощущение недюжинного ума и прекрасных стихов, которые она читает.

Из ее рассказов. Ей позвонила Ахматова, сказала, что хочет встретиться. Мориц отвергла: «Зачем? – сказала она, – для меня Ахматова – это стихи». Когда они все же увиделись, Ахматова сказала: «Я вас такой и представляла».

Она десятки раз виделась и говорила с Пастернаком.

Мориц похожа и на Цветаеву, и на Ахматову в юности. Она это знает. Однажды она коротко постриглась – все стали говорить, что она похожа на молодого Пастернака.

Она дала сыну свою фамилию, видимо, надеясь, что он станет продолжателем ее дела. Мальчику 10 лет.

О Евтухе[775] говорила с раздражением. Он пришел в гости, читал стихи, ему не аплодировали старухи – он раздражался, одна из старух оказалась Ахматовой.

Говорить о Белле[776] не захотела.

Рассказывала о своей наркомании, которую победила с большим трудом.

Всегда настроена мистично.

– Какой ваш камень?

– Я не знаю.

– А вашей жены?

Дорога к Посейдону была прекрасна благодаря Мориц!

24.10.81. Что-то стало надоедать мне это греческое путешествие. Устали все. Вчерашний бег по магазинам – я быстрее всех растратил деньги…

Обед с Нагибиным[777]. Очень мил. Рассказ о поездке в Америку. Лекции в университетах о рассказе. Студенты, которые ставят отметки профессорам, – от этого зависит их, профессоров, будущее.

Опасные районы – пуэрториканцы и негры.

Негры, не выдерживающие конкуренции с белыми, их раздражение.

На лекции:

– Вы хотите сказать, что ЦК не руководит идеологией?

– Конечно, руководит. А вы что, не знали?

Смех убивает все.

Был в 25 университетах, ездил на ночных автобусах.

Вместе летел Евтушенко – его поливали всюду, была злая пресса. А до того – триумфально проехала Белла.

26.10.81. Летим домой. В этот раз очень хотелось возвращаться, скучаю, не умею долго жить один и как-то очень тревожусь за дом, за Олю и маму. Теперь уж за кого больше – трудно сказать…

Всю дорогу общались с Нагибиным, он проявил ко мне максимум интереса. Но начал осторожно, сказал: «Скажите, у вас в Ленинграде есть писатель, который написал о Полетике». Затем я все ему рассказал – это может быть и опасно, он же сам пишет о Лермонтове, – но я не умею иначе, не умею хитрить.

Днем с Юнной Мориц шли по ул. Константина, по улице Афин к монастырям – удивительному по живописности базару. Завалы золота и серебра, сувенирных изделий – горшки, оникс, бронза, шерсть, кожа, меха. Обилие поражает, но поражает и отсутствие покупателей. Это так странно и почти необъяснимо для нас.

…Даже странно, что завтра снова сяду за пьесу и Пушкина. Надо спешить. Черт знает, что меня ждет через две недели. Смогу ли я работать или повешу нос на квинту. Но надо, надо… В «Пушкине» я вижу свое предназначение.

20.12.81. Из выступления Адмони об Ахматовой.

Читал письмо Берковского к нему: «Вечерами встречаю А. А. Ахматову, imperatrics. Она выходит на прогулку, превращая Комарово в Царское Село».