Одиночество контактного человека. Дневники 1953–1998 годов

Ахматова о Толстом: «Мусорный старикашка»[778]. Она не прощала ему Анны Карениной, его отрицания женщины, позволившей себе любить.

Анна Андреевна любила послать гонцов – девочку на велосипеде.

Приехала из Ташкента в Ленинград. Говорила – ее ждет муж, проф. Гаршин[779]. Он на вокзале. В бобровой шапке – типичный профессор. Поцеловал руку, сказал:

– Аня, нам надо поговорить.

Затем они ходили по перрону, она попрощалась и вернулась к друзьям.

Спокойно:

– Мои планы изменились. Я еду к Рыбаковым[780].

29.3.82. Андрес[781] разбирала архив Анны Керн (40‐е годы). Среди писем – амурное письмо старичка – отца Пушкина с любовными стихами. Кого? Нет, не сына. Бенедиктова[782].

14.6.82. Лапин[783] рассказал Яковлеву[784], что, когда он звонит Брежневу, тот всегда просит передать привет своему однокласснику Абрамовичу, который работает на телевидении, и спрашивает – почему тот ему не звонит. На самом деле Абрамович звонит, но телефонная барышня или коммутатор спрашивают: А кто звонит? – Абрамович. – И его не соединяют.

Последний раз Лапин звонит, поговорили, а Брежнев вдруг просит позвать Абрамовича.

Побежали, нашли.

Абрамович взял трубку, а говорить не о чем.

Брежнев помолчал и спросил:

– Ну как тебе понравился 26‐й съезд?

…Брежнев обязательно смотрит программу «Время» – это все знают.

2.7.82. Хренков рассказал, что перед войной был на приеме (как корреспондент «Правды») в Кремле. Сталин, Ворошилов, Чкалов пели в сопровождении хора Александрова. Хренкову захотелось писать. Он спросил, где уборная, ему показали. Зашел в кабину, а когда вышел, спиной к нему стоял Сталин и мочился.

– Вождь тоже имеет право поссать, – сказал Сталин.

Хренкова схватили и сутки выясняли, как он проскочил в туалет.

…У Л. Я. Гинзбург об Ахматовой: «Она обладала системой жестов… несвойственных людям нашего неритуального времени. У других это казалось бы аффектированным». Как точно! Моя встреча с ней в 1963 году[785] – это ритуальное действо. Она лежала, высоко подняв голову, и не смотрела на меня, а только в потолок. Я ее не интересовал. Она была царственна.

15.5.83. Вчера ночью в 2 часа 56 минут – так зафиксировано монитором – внезапно после операции умер Федор Александрович Абрамов. Это, конечно, удивительный человек и огромный талант. Сегодня мне кажется, что он фигура мировая, по крайней мере – огромная. Честный, умный, знающий себе цену, даже, м. б., слегка преувеличивающий ее, впрочем, это не обидно.

Мы должны были ехать в Испанию, но вместе доехали только до Москвы. Он плохо чувствовал себя, Людмила Владимировна[786] обрадовалась, что я в соседнем купе, – она уже уложила Федю, и он уснул. Утром я увидел его слабым, бледным, он протянул мне руку и пошел за носильщиком. Сказал: «Плохо, Семен, очень мне плохо».

22 апреля мы платили деньги в «Интуристе». Федор Александрович не пришел, мы доплачивали за него по 15 рублей.

Здесь все было у него не так. Людмила Владимировна «высчитала» его биоритм и не давала делать операцию, привела экстрасенса, который дал ему оливковое масло, снадобья, а затем стал гнать камни. Они вышли «растворенными», два кило. Потом оказалось, что желчный пузырь заполнен камнями, а холедох[787] закрыт. Была обтурационная желтуха[788].

С операцией Л. В. тянула дважды.

– Сегодня нельзя, – говорила она, – у него два нуля.

И назначила ему среду – день благополучный. В следующий – тоже благополучный – день произошел во сне тромбоз легочной артерии.

Вскрывали грудную клетку, массировали, но ничего сделать не удалось.

А вообще ко мне он относился хорошо – может быть, совсем хорошо. Он любил людей, которые что-то знают, и удивлялся знаниям, хотя и сам знал очень много.

Добро он делал со страстью, лез в борьбу. Когда Ботвиннику и Рубашкину отказали в Испании[789], он клялся, что остановит эту дискриминацию. И он сказал, остановил, успокоил.

За Рубашкина, с которым дружил, он бегал в горком, звонил всюду, пытался ему помочь, но ничего (как и любой) не мог сделать с властями.

17.04 мы были у Марины Ивановны Подрядчиковой, он сидел с нами за одним столом, и Оле он показался больным. Тост он произнес плоский, неостроумный, он и не был остроумен, это удел другого, более поверхностного ума. На этом вечере Оля и Федор Александрович отравились, начались боли в животе. Так и пошло с пустяка.

Жаль его! Пожалуй, это один из самых значительных людей в моей жизни.

18.5.83. Завтра похороны Абрамова, сегодня некролог в газете, подписанный Черненко, Романовым и всей идеологией[790]. Он, Абрамов, назван видным, хотя он выдающийся. Среди массы подписей нет ни одной литературной личности. Черт знает, какая пустота! Дали самолет военные, полетят в Верколу на Север, там его будут хоронить. Жаль его, очень. Глупая смерть от рук глупцов.