Одиночество контактного человека. Дневники 1953–1998 годов

5.7.83. Первого июня в театре Ленсовета давали премьеру, а вернее, был просмотр «Победительницы» Арбузова. На театре с семи утра висел плакат: «Не отпускайте Алису»[791]. Такой же плакат был на квартире Владимирова[792]. Потом Михаил Боярский[793] в тосте сказал, что театр получает перелетную птицу – это был намек на Елену Соловей[794]. Он сказал: «Алиса, не уходи, тебе там будет плохо». Все встали и рыдали. И она разрыдалась, сказав, что знает, что плохо. Но ее кровь заражена, она больше не может быть здесь. Потом Юрий Соловей[795] схватил ее за руку и увел.

20.7.83. «Нет счастья, равного осознанию того, что в общем переплетении судеб… тебе назначена своя роль».

Т. Уайлдер «День восьмой».

14.8.83. Гулял с Дворецким. Страстно он рассказывал пьесу «Общество любителей кактусов». Показалось интересно, даже очень. Бывший разведчик живет на пенсии… И все, что он делает дальше, тоже тайна.

Как такому человеку быть? Как?

Пока гуляли, чуть не подрались с прохожим. Дворецкий схватил камень и палку. Тот кричал: «Жиденок! Жаль, что тебя немцы не задушили в 42‐м». Как грустно и страшно.

5.11.83. …Вечером дома, в номере Размика Давояна[796], человека большого обаяния, собрались все. Была пьянка, в которой я не участвовал, разговаривал с очень умным и начитанным Анатолием Кимом о переводе. Он переводит казахов, а фактически пишет за них прозу, будучи человеком удивительной одаренности. Вообще впечатление от этого человека большое. Хотя в отличие от Битова он самоуничижителен, боится за судьбу своих книг, даже суеверен. Впрочем, это мы все, но у него особенно. Во время выступлений он кланяется, как японец, потирает руки и каждый раз говорит слова благодарности в такой превосходящей степени, будто и действительно недостоин. А это все же – поза. У него – единственного – переведены здесь три книги[797]…

Из разговора с Кимом.

Он пишет рукой, жена тут же печатает. Пишет пять страниц в день. Но считает: только рука должна быть рабочей, а не машинка. В этом его убедили рукописи классиков, которые он увидел, учась в литинституте. Говорил о рукописях Достоевского. Вначале каллиграфия на первой странице, затем стихийный поток, завернутые куски, сумятица. «Это дало мне многое в понимании творческого процесса…»

8.2.84. Позавчера был на лекции Лотмана. Впечатление значительное… Кое-что сказал любопытное. О Жане Габене[798] – создавал одну биографию и режиссеры при нем были незаметны. Чем больше он, тем меньше режиссер. Вероятно, зрителю нравились Габены, они шли смотреть еще один узнаваемый, мужественный и обаятельный характер.

Из вопросов: что есть достоверный исторический художественный характер? Это вера в честность автора. Должна быть достоверность позиции.

Есть ли недостойные темы?

Историк – это доктор, он должен знать все. Главное – зачем. И каков уровень внутренней культуры исследователя. «Почему письма к теще – можно, а к жене – нельзя?»

Писатель – это общественная функция.

О «Пушкине» Тынянова говорит сдержанно – был болен, культ, иконность – все есть. «Кюхля» – это прозрение.

29.2.84. Сегодня день рождения Абрамова, вчера был большой вечер очень высокого толка. Все говорили нервно и остро.

Я был тоже знаком, много, бывало, разговаривали, наверное, в других дневниках есть мои записи. В процессе вечера я вспоминал о нем. Он хорошо, с интересом ко мне относился.

Что вспомнилось?

Сидели месяц за столом в Комарово, гуляли иногда, слышал его характеристики людей – часто злые, непрощающие, слушал острейшие и честнейшие его выступления – он был человек открытой совести.

2.3.84. Вчера посмотрел «Сестры» Разумовской[799]. Люда – удивительный человек. Грустные глаза, умный, кроткий взгляд, сдержанность. Перед завлитами выступила неохотно, сказала: «У меня пять пьес». Сила. Больше не сказала ни слова. Все выдрючивались, выставлялись, я в том числе.

А пьеса, что ни говорят критики, на голову выше всего. Мрачно. Как у Леонида Андреева. С убийством хорошего, достойного человека. С психопаткой-сестрой, которая невесть чего хочет. Это страшнее Саши Галина, темнее его и глубже. Впрочем, о глубине не скажу, не уверен. Но хорошо. Актеры не все тянут… И все-таки – событие.

29.3.84. Был вечер Тамары Юльевны Хмельницкой. Институт истории искусств в 20‐е годы. Говорила экспрессивно, образно, пела прямо.

Много точных мыслей, главная тема – ее учителя Тынянов и Эйхенбаум. Сказала, что у Тынянова была «теория рабочих ошибок». «Великая неудача Хлебникова дала новое слово в поэзии».

«Кюхельбекер – Дон Кихот декабризма».

«Пушкин – торжество творческой победы над судьбой» (Я: может быть, отсюда его обожествление?!)

«Творчество, – говорил Эйхенбаум, – это акт обретения себя в истории»[800].

Тынянов: «Злоупотребление терминологией отличает эпигонов».

«Мы, – сказала Хмельницкая – токовали терминами».

«Явлениями прошлого следует заниматься, если они важны сейчас».

«Внуки подают руки дедам через головы отцов» – Тынянов.

«Каждый крупный поэт или ученый перерастает свой „изм“» (Блок, Лотман).