Одиночество контактного человека. Дневники 1953–1998 годов

Сегодня чуть говорили о главной проблеме времени – разрыве между тем, что говорят родители дома, и тем, что говорят на работе. Дети слышат и воспроизводят. Это должно быть в рассказе.

21.8.78. Говорят, Лев Кассиль[1021] однажды сказал, что со смертью родителей он перестал был честолюбивым – ему не для кого стало стараться.

Со смертью отца я так и не нашел, для кого стараться. Всем или безразлично, что я делаю, или важен только результат, а не процесс.

И от этого бывает тоскливо до бешенства.

24.8.78. К концу идет «отдых», который без работы долгое время был для меня мукой, а теперь становится привычкой.

Человека можно приучить и к безделью. Бегаю по магазинам с Олей, а в свободное время почитываю «Войну и мир», теперь уже 2-й том.

Толстой неожиданен в этой вещи. Прост и бесхитростен. Сегодня Бурсов в статье о нем сказал, что критики занимаются историческими его воззрениями, а нам важно, что он думает о нас, о человеке.

Это так. Хотя и история у него интересна. И неожиданна именно по отношению к нашему времени. Патриотизм его времени резко и удивительно отличается от нынешнего патриотизма, от нарастающего цинизма безвременья… Это могло быть темой исследования, если бы литературоведение занималось свободно и такими вопросами.

По Толстому можно сравнивать эпохи, – вот в чем его историзм. Мы – очевидцы сегодняшнего дня, он – очевидец вчерашнего.

По Достоевскому нельзя сравнивать эпохи, эпоха не очень-то в нем отражалась. Д. отыскал в человеке недоступную другим бездну, и доказал – она есть. Человек неисчерпаем, будьте с ним бдительны и осторожны. Он предсказал двадцатый век, Гитлера, лагеря уничтожения всех мастей.

Толстой ничего не предсказывал – он отображал. Фиксировал именно того человека, тот патриотизм. И то, что мы оказались рядом, заставляет нас все время сравнивать, обнаруживать грандиозность потери. Нет больше Ростовых, Пьера, Болконских – а кто есть? Какие у новых возможности? Это уже иная задача, новых писателей, с которой они, конечно же, не справляются.

…Толстой – идейный писатель. Его симпатии очевидны. Все ясно – кого он любит, кого – нет.

Поэтому, читая «Войну и мир», поддаешься соблазну, истово хочешь, чтобы Николай выиграл или, вернее, отыгрался у Долохова, или сейчас Давыдов пошел бы в клуб и вернул Николаю деньги. Нет, Толстой этого не делает. Его простота с хитрецой.

Симпатия нагнетается к униженному. Сумма этих симпатий и создает тональность времени, главных людей эпохи, страны + большая любовь к народу, это и есть дух века девятнадцатого, его патриотизм.

Не знаю, замечал ли кто, что, ожидая Багратиона в Английском клубе, Илья Ростов чуть ли не плачет от радости, что принесли огромную стерлядь («увидев которую, Иван Андреевич покраснел от радости и застенчивости»). Он не знает, чем поразить Багратиона. И эта стерлядь – рядом с восторгом Николая, который своим «Ура!» перекрывает голоса всех членов клуба (300 человек: «За императора!») – все это и наполняет, создает атмосферу общей национальной идейности.

Да, а ныне?! Вот и получается, что Толстой современен тем, что, читая, мы не узнаем ничего в своей душе. Удивляемся, полностью верим, но… не узнаем в нынешнем времени.

А когда – во время войны увидели сходство, – но это было недолго.

12.11.78. А вот ненаписанный рассказ: человек не хочет ехать за границу. Но его заставляют, это командировка. Он плохо себя чувствует… Он обречен. А в это время его… проверяют, гадают, не убежит ли он? Он не едет – рак.

12.12.78. Теплится какой-то рассказ про учителя или доктора, который работает, потому что боится домашнего холода, – он остался без жены. Мысленно он с ней, советуется, предпринимает какие-то шаги. А потом выясняется, что ее нет, она умерла. (История Бориса Зона и его дневников[1022].)

5.2.79. Могут быть рассказами два случая: один – это история художника, у которого умирает мать, потом – жена, а он продолжает работать. И вот заболевает он сам. Его кладут в больницу, но, пролежав двадцать дней и ослабев еще больше, он спешит домой и работает как оголтелый. Может быть, здесь даже больше, чем рассказ?

И еще – притча о хорошем враче. Его зовут Доктор. Он молод, добр до бесконечности, в нем совершенно нет мужества. И когда он – этот Полумышкин – видит заболевшего, близкого ему человека – своего учителя и врача, то разрешает ему встать. Он не допускает такой возможности, что это инфаркт, – и тот гибнет.

4.8.79. Сюжет фантастического рассказа. Ученый смещает время назад, но он уже все знает, чем это кончится. Зная результат, он теряет бдительность (например, убеждает немца, что войну они проиграют) и его расстреливают.

Это гибель идеи.

7.11.79. У Чехова – пробуждение правды сквозь ложь – приводит к гибели человека.

1. Врач говорит правду и губит людей.

2. Врач добрый и губит людей.

6.4.80. Кажется, «Отцы и дети» – это тоже «Бесы». Только мягче, тоньше, без надрыва, с интеллигентностью. Ставрогин – Базаров, Ситников – Верховенский. Нигилизм еще не доведен до терроризма. «Бесы» в первой ступени.