Одиночество контактного человека. Дневники 1953–1998 годов

Видно, у Гершова нервы были покрепче чем, к примеру, у В. Пакулина. Тот тоже брался писать заказные портреты. Вроде все сделает как надо, а затем ищет живописных соотношений. Тут мазнет лишний раз, а еще тут… Эти акценты настораживали комиссию, и она возвращала работу назад (запись от 6.10.93)[476].

Конечно, Гершов все понимал. Про одну свою модель – балерину, а по совместительству орденоносца и депутата – он сказал так:

– Вы бы знали, как сложно ее писать! У нее такое трудное лицо! У нее вообще нет лица!

Действительно, ноги и фигура не вызывали сомнений, а лицо вроде как отсутствовало. Кстати, это был общий стиль. Не очень различались те портреты, которые украшали город к праздникам. Там тоже выражение не прочитывалось. Люди на холсте не улыбались и не сердились, а лишь задумчиво глядели вдаль.

Фрумак тоже шел на компромисс. Правда, в изготовлении людей без лица не был замечен. Уж так ему повезло. Будучи главным художником одного из районов города, он имел право на повышенную ставку. Этих денег хватало всем: студенту академии за то, что нарисовал Ленина, а ему за то, что поставил под ним свою подпись (запись от 4.5.78).

Можно было бы упрекнуть художника в лукавстве, если бы не высокая цель. Согласитесь, стоило отдать дань текущему, чтобы потом посвятить себя вечному. Хотя бы тем же, уже упомянутым, самовару и яблокам.

Для Фрумака, Гершова и Зисмана ситуация изменилась только после пенсии. Теперь они могли не бегать за каждой копейкой. Все упростилось: гордо подходишь к окошку на почте и расписываешься за причитающуюся тебе сумму.

Государство считало, что отправило художников на заслуженный отдых, а на самом деле работа кипела. Можно было не думать ни о чем, кроме творчества. Так они чувствовали себя в юности, когда жили под присмотром учителей. Кажется, и сейчас мэтры не оставляли их вниманием. «Неплохо», – улыбался Малевич. «Красиво вышло», – вторил Шагал.

Со страниц дневника об этом говорит Зисман: «Чтобы искусство было молодым, нужно стать старым человеком» (запись от 31.5.93). Эту же мысль подтверждает Лев Британишский[477], сказавший в начале шестидесятых: «Теперь я знаю, как начинать» (запись от 3.12.83).

Помимо «детей» и «внуков» существовали художники вроде как «без связей». Традицию они восприняли не напрямую, а опосредованно.

Например, Геннадий Устюгов. Непонятный человек, рисующий столь же непонятных людей. Точнее, это нам они были странны, а для него, возможно, странными были мы. Ведь мы носили брюки и пиджаки, а его герои – жабо и шляпы с перьями (записи от 20.2.72, 28.4.72, 6.8.89, 27.5.95).

Или художник Соломон Россин[478]. Помню полутьму в его мастерской – видно, хозяин еще не принял решения. Наконец штора открылась, а там – такое! К оконной перекладине было пришпилено фото Солженицына. Самый знаменитый в мире зэк строго – и, кажется, даже сердито – смотрел на пришедших.

Взгляд самого Россина был столь же недвусмысленным. Его картины представляли не вопросы, а ответы. Да, так и есть, и тут ничего не поделаешь. Кривое – это кривое, убогое – убогое. Правда, цвет на его холстах вроде как спорил с линией. Нес в себе представление о гармонии.

И реакции художника были прямые. Когда отец предложил ему сделать выставку, он только ухмыльнулся. Мол, мы уже ученые. Успели оценить правоту высокочтимого зэка. Так и живем, как он советовал, – не верим, не боимся, не просим.

Россин немного преувеличивал в угоду мрачноватому имиджу – все же выставки понемногу устраивались. То в малом зале Ленэнерго, то в библиотеке Академии наук. Самые шумные прошли в ДК Газа и ДК Кирова. Ни одно из этих заведений не развило успех и не стало постоянной площадкой для художников.

Правильней было бы сказать так: может, они и думали о такой возможности, но «кто ж ему дасьть», как сказано в известном анекдоте о рационе льва.

Отец попробовал эту ситуацию изменить. Пусть в Питере будет пространство для таких, как Зисман, Фрумак и Кондратьев. Причем хорошо бы это было не одноразовой акцией, а чем-то вроде музея. Местом, где каждая новая выставка является продолжением предыдущей.

Что нужно для этого сделать? Всю жизнь он избегал должностей (не считая, конечно, врачебной работы), но сейчас изменил себе. Возглавил выставочную комиссию писательского Союза. Да, была и такая. Кто-то отвечал за работу с молодежью, за встречи с иностранцами, а он только за красоту. За то, чтобы, приходя в свой дом, прозаики и поэты видели на стенах нечто вдохновляющее.

Зрители действительно реагировали бурно. Хватало и удивления, и взволнованности. Впрочем, острее всего чувствовали художники. Люди это были немолодые – одни воевали, другие прошли через блокаду, но слезы наворачивались у всех. Больно удивительна перемена. Столько лет – совсем ничего, а вдруг – пригласительный билет, открытие с речами… Все как у тех, кто допущен. Правда, те, допущенные, платили компромиссами, а им это досталось исключительно за талант (запись от 4.5.78).