Одиночество контактного человека. Дневники 1953–1998 годов

Теперь надо понять, почему в Союзе писателей позволялось то, что запрещалось в Союзе художников. Наверное, дело в том, что в бюрократическом государстве «каждый сверчок знает свой шесток». Если, к примеру, писатели радеют о слове, то их не интересует живопись. Так и наоборот. Художники пишут лениных в кепке и сталеваров в каске – и другой заботы у них нет.

Вообразите совещание в Союзе писателей. В какой раз обсуждают проблемы социалистического реализма. Повышают голос, призывают в свидетели тень Горького, говорят о том, чего нет, но обязательно будет. Совсем не замечают висящих рядом картин ученика Малевича или Матюшина.

О странном устройстве этой жизни, в которой что-то возможно лишь тогда, когда действуешь не напрямую, говорят две знаменитые цитаты. Первая – совсем легкомысленная, другая – чуть ироническая, но очень серьезная.

«Нормальные герои всегда идут в обход» – скорее всего, вы тоже напевали эту песенку из всеми любимого фильма. Почему это нас так веселило? Дело, наверное, в том, что мы узнавали себя, – многие уже поняли, что следует не разбивать лоб о стену, а искать иных возможностей.

Казалось бы, от этих строчек до «Писем римскому другу» с их «Если выпало в империи родиться, / лучше жить в глухой провинции, у моря» – огромная дистанция. Тем удивительней, что выхода искали на разных уровнях, а находили в одной плоскости.

Вот и отец действовал в этом духе. От Союза художников до Союза писателей минут сорок пешком, но это если измерять временем. На самом деле это было расстояние между запрещенным и дозволенным.

Речь, разумеется, не о страхах литераторов. Они как опасались, так и продолжали побаиваться. Зато картины на стенах могли быть почти любые.

Вряд ли всякий председатель выставочной комиссии спрашивает себя: «Что такое живопись?», но для отца это был главный вопрос. Он страницами переписывал взятые у Гора книги. Ответ нашелся у Оскара Вальцеля: «…есть искусство, видящее высшую ценность в способности точного воспроизведения действительности, и есть искусство, которое вообще не хочет передавать действительность, но заменяет ее отображение художественным творчеством» (запись от 5.12.86)[479].

Раз это так, то реальность практически ни при чем. Разумеется, художник что-то у нее заимствует, но все прочее рождается непосредственно на холсте.

Об этом он мог говорить только с Гором и с несколькими приятелями. Что касается Союза писателей, то тут требовался политес. Хотя здешние выставки были не похожи на те, что устраивались в других местах, это не отменяло участия «принимающих» (запись от 29.4.86). Случалось, все готово к открытию, а судьба экспозиции не решена.

«Висели картины трудно, – говорится в записи от 28.5.87. – Несколько раз была угроза снятия». Значит, «принимающих» было несколько. Сперва пришла одна, скривила лицо и пожала плечами, а потом вызвала на подмогу другую.

Даже тетки из райкома партии не так страшны, как лосховские. Те, лосховские, имели соответствующее образование – и уже потому стояли твердо. У этих в анамнезе – Институт культуры, а то и что-то техническое. Отец этим пользовался и умел надавить.

Про то, как он добивался своего, следует сказать особо. Думаю, не обходилось без преувеличений. Не исключаю некоторой хлестаковщины. А уж напора и красноречия точно было с избытком.

Скорее всего, это выглядело так:

– Зисман?

– О, это очень известный мастер!

– Еще более известный, чем Кондратьев?

– Может, не настолько, но в этом ряду.

В результате в биографиях многих художников появилась строчка о том, что их первая выставка состоялась в Доме писателя. Причем речь об именах первого ряда. О здравствовавших тогда С. Гершове, И. Зисмане, П. Кондратьеве, Н. Макарове[480], Р. Фрумаке, а также об умерших О. Гильдебандт-Арбениной, Л. Британишском, Д. Загоскине[481], В. Калужнине, О. Флоренской[482]. Сейчас трудно представить, что их путь к альбомам и монографиям, дипломам и диссертациям начался с Красной гостиной.

Эпоха, как уже сказано, была «догутенбергова», и многое решало сарафанное радио. О выставках ходили разнообразные слухи. Больно удивительным казалось едва ли не полное отсутствие конъюнктуры.

Как отец называл то, чем он занимался? Да никак. Вполне хватало того, что эти хлопоты составляли важную часть его жизни. Наверное, и другие не нашли бы определения. Понятие «куратор» утвердится еще нескоро.

На самом деле это было кураторство. Причем в самом чистом (то есть бескорыстном) своем варианте. Он не просто показывал тех или иных мастеров, а «гнул свою линию», помогал, по его же формуле, «возрождению целой группы замечательных художников» (запись от 13.12.83).

Существование более или менее независимой выставочной площадки немного пошатнуло сложившуюся иерархию. По крайней мере, одно свидетельство на этот счет у меня есть.