Одиночество контактного человека. Дневники 1953–1998 годов

18.6.65. Почему люди раньше поражались ликам святых? Почему Запад больше ценит русскую икону, чем мы? Кажется, я начинаю понимать. Мы ужасно отстали в живописи, в нашем умении ее воспринимать. Последние годы культа личности выхолостили умение чувствовать истинное искусство. Только красивая фотография нас радует, а иное… сложнее. Что примитивнее: икона или «Василий Теркин на отдыхе»[492]? Конечно, Теркин. Икона сложна. Она написана с фантазией, лица формалистичны, даже больше – они словно выдуманы кем-то… А в это нужно уметь поверить, уметь понять. Западная культура – не фотография. Она значительно ближе к иконе, чем к нашей станковой живописи. Потому они, как это ни парадоксально, больше понимают русскую старину.

Интересный факт. Живопись – это первое, что люди получили как средство воздействия и воспитания (из искусств). Был Рублев, был Грек, но не было литературы и грамотности. Теперь есть литература, но нет живописи[493]. Да и литературы у нас мало, тогда как на Западе… Впрочем, нам легче из‐за специфичности воздействия понять литературу, чем живопись, – живописи надо учиться.

18.4.69. Был на выставке натюрморта. Очень интересно. В девятнадцатом веке почти не было натюрморта[494]. Немного – конец восемнадцатого: Теплов[495]. «Натюрморт с часами», Мордвинов[496] (подрамник с барельефом). Но двадцатый век – потрясающий.

Грабарь[497]. «Хризантемы». Удивительно грустное ощущение. Сумерки. Сквозь них едва виден стол, хризантемы, стаканы на столе. Тут и ожидание чего-то, и старение дня… Великолепен Кузнецов[498]… «Натюрморт с хрусталем». Это, по словам Гора, художник первоклассный, но я забыл что-то о его судьбе. Машков[499] ярок, как всегда, избыточно сочен, это гурман. Художник для Гаргантюа[500], любитель поесть, выпить и насладиться. Гимн радости и желудку – вот что такое Машков. Удивителен Штеренберг[501] – его не перескажешь – так он неожидан. Фальк – есть несколько работ. Очень хороши.

28.12.70. Лечил Самохвалова, художника. Забавный дед. Я, пожалуй, спас его.

Он сказал:

– Если бы я записывал свой бред – я был бы сильнее Кафки.

7.6.71. Сегодня время идет стремительно. Новые знакомые, добрые люди. Замечательный милый парень Максим Эрдынеев[502] – инспектор по народному искусству.

С ним мы и поехали в дацан[503].

Бог мой, как это живописно, ярко, удивительно! Китайская пагода в низине, а вокруг горы, продолжение Саянского хребта. Цвета: желтый, темно-зеленый, светло-зеленый, синий.

Дацан удивителен своим примитивным строем: яркие, живо расписанные стены, наличники, резьба. Колонны расписаны красно-бело-голубой эмалью. Строится новый дацан, а внутри уже работает лама-живописец, создает дракона.

И потом все же удивительная штука – примитив. Цвета не раздражают, а радуют, хотя все это с вызовом.

Интересно и само дацанское поселение. Домик – это район. И к каждому ламе идут люди со своего района, несут деньги, продукты. И лама их кормит. Особенно вкусно они готовят китайскую лапшу и пончики с мясом. Кстати, сегодня мы не были накормлены. Ламы готовятся к празднику урожая. Ходят расцвеченные тетки с четками, вертят огромные свитки типа торы. Деревянный барабан с тибетскими знаками.

Медитация – необязательно ритуал. Они могут ходить во время молитвы, даже обязаны пройти столько-то кругов.

Но самое забавное – контора. Место, где официально делаются приношения. Сидят два бухгалтера и по-тибетски пишут грехи и все, за что нужно молиться. Потом дают квитанцию за полученные деньги.

Над конторкой – красный флаг. В конторке – портреты Ленина, Маркса, а на другой стороне – Брежнев.

Максим Эрдынеев рассказывал, что два месяца назад там висел плакат: «Воплотим в жизнь решения 24 съезда».

17.6.71. Был на выставке Ван-Гога. Удивительный художник – и, пожалуй, более истинный, чем те, что пришли позже. Это человек с обостренным зрением, вернее, не обостренным, а измененным, заостренным до обострения, до резкости. Он видит ярче, резче, иначе – и все удивлены, им мешает его видение, его обострение, его цвет. Все говорят – это не так, а он говорит – так.

С Гоголем в прозе тоже было подобное, но Гоголь счастливее, его признали при жизни, Ван-Гога – нет.

23.8.71. Умер Самохвалов. Это произошло 20.8. Умер тихо, как святой.

И чувствовал себя не очень худо. Лежал. Обсуждал с Марией Алексеевной[504] новую картину, решили писать вместе. Она сказала:

– Сашенька, вставай.

– Нет, – ответил он, – еще полежу.

Она снова обратилась к нему, он не ответил.

Она наклонилась – он был мертв.

Я видел несколько дней назад его кардиограмму. Снизились внезапно зубцы, было какое-то ослабление мышцы, она словно бы устала, и опять пошли экстрасистолы. Видно, теперь инфаркта не было, была старость, старческая смерть.