Одиночество контактного человека. Дневники 1953–1998 годов

c) Разговор о жизни и смерти. «Сколько ты оставил после себя» – Распутин. «Пожар».

Аршакуни: «Художник – это мышление». Понять.

5.3.86. Хочу выставки на следующий год:

Стерлигов и Глебова…; Иван Иванович Годлевский; Сырнев; Альберт Розин «1812 год» – 14 работ к 175-летию Бородинской битвы; Семен Павлов; Осолодков (?); Н. И. Костров, А. А. Ведерников (?)[583].

29.4.86. Открыли выставку Флоренской Раисы Александровны. Был шок у принимающей, убедил ее только текст Ковтуна. Она сказала: «Ну что это Ковтун выдумал?» И ахала. «А вот примитивисты – это было чудо»[584]. Потом все же авторитет Ковтуна ее свалил.

Позвонил Ковтуну – он счастлив, что Флоренская. Он ею потрясен.

Пытаюсь читать о русской иконе – Флоренская полна в акварели иконными мотивами.

8.11.86. Готовим выставку Стерлигова. Неожиданно бывшее под запретом стало официальным (становится). Все вдруг переворачивается вверх тормашками. «Огонек» – только что самый оголтелый журнал – критикует «Огонек» недавнего прошлого. Каждый день что-то прибавляет. Пресса обогнала жизнь, а в жизни еще покой и непонимаемое удивление.

Вчера говорил с Ковтуном. Проблему выставок должны решать искусствоведы, – сказал он. Его ввели в бюро, и он тут же предложил «опорные» экспозиции – скажем, Матюшина. Мы – Кострова с Матюшиным вместе.

За неделю была заказана ему монография и альбом Филонова. Вышли воспоминания о Филонове в «Неве»[585]. Одним словом, новый этап, в котором жить легче, воздуха больше – нужны ли были потери, которые понесли в прошлое десятилетие?!

5.12.86. В Союзе открыл выставку Стерлигова и вызвал некий ропот и замешательство. Толстая дама 55 лет, воспитанная на живописи Налбандяна[586], развела руками, шипела: «Где Лисий Нос? Не вижу носа!» По ее мнению, если уж нос, да еще лисий, он должен быть вытянутым и длинным, и никакой цвет, никакая лазоревая даль ее не убеждала.

Так как же быть со Стерлиговым, кто его боги?!

…Когда-то на выставке П. И. Соколова[587] я увидел седого мужчину, старика – не старика, который просто шагнул на нас перед тем, как сказать слово. Он выбросил руки вперед и охватил невидимую сферу, он говорил о любви художника к миру, о его – Соколова – понимании пространства. Слов уже не помню, но помню ощущение удивления, чувство от выплеснутого переживания. Позднее я увидел учеников Стерлигова и его самого на выставке дома, на Ленина, 50, у Ген. Зубкова[588]. И то, что я видел, меня взволновало.

Что это было? Почему?

В книжке Оскара Вальцеля я когда-то прочитал, что «есть искусство, видящее свою высшую ценность в способности точного воспроизведения действительности, и есть искусство, которое вообще не хочет передавать действительность…» Искусство это ищет свое выражение духовного, высшего, гармонического. Стерлигов, мне кажется, именно такой художник. Только его путь – и это видно на выставке – не обошел первого варианта, а прикоснувшись к нему, двинулся к духу.

Безусловно, он должен был любить икону, рублевскую «Троицу», но, любя это, он искал свой путь, свое познание цвета и пространства, свое освоение божественного.

Он любит мир наш, он хочет передать свой восторг перед миром, поэтому его пейзажи, его Лисий Нос или его море – это слияние высших сил, земного и небесного. Этот восторг в живописи, гимн цвету поднимает Стерлигова до уровня иконы.

Говорить о Стерлигове, найти точную метафору его творчества трудно. Но есть стихи Ходасевича, которые могут сказать то, что я не смог выстроить в своей речи:

Имей глаза – сквозь день увидишь ночь,
Не озаренную тем воспаленным диском.
Две ласточки напрасно рвутся прочь
Перед окном шныряя с тонким писком…

Стерлигов имел удивительные глаза и точные убеждения. Он знал, что требуется от искусства, и умел внушить это своим ученикам. Зная, что нужно и как нужно, он все же поднялся в воздух и выпорхнул за синеву.

В его искусстве, я уверен, есть космос, космические начала. Он объял мир, соединил землю и небо. Но и далось ему все это непросто. Он выплакал очи, он стал духом. И он увидел тот свет, который никто до него не видел. И он оставил этот свет нам.

17.12.86. Зиммель[589] пишет, что у живописца-экспрессиониста душевное напряжение передается руке, как жест, вырастающий из внутреннего движения, или крик, передающий боль. Вместо «модели» художник имеет «повод»[590].

Для художника типа Стерлигова жизнь, природа – это не «модель», а «повод». Он ищет пути самовыражения, гармонии, чистоты духа. Зиммель называет это «зрелостью силы».

26.12.86. Был вечер Стерлигова. Говорили: я, Ковтун, Спицын[591], Александрова[592], Ковенчук[593]. Ковтун – прекрасно.

«Белое на белом – нравственность современности» – Стерлигов.

«Не правда истины, а правда справедливости».

Икона – это лик и лицо. Он искал лик лица.

«Висят, но не весят» – Малевич, т. е. потеряли верх и низ.